но зато потомки скорѣе позволятъ себя скушать, чѣмъ съѣсть кого-нибудь...
Долго еще смотрѣли моряки на этотъ городокъ. Уже корветъ вышелъ изъ лагуны и, застопоривъ машину, одѣлся всѣми парусами и подъ брамсельнымъ вѣтеркомъ, слегка накренившись, пошелъ по Тихому океану, взявши курсъ по направленію южныхъ острововъ Японіи, а матросы все еще нѣтъ-нѣтъ да и оторвутся отъ утренней чистки, чтобы еще разъ взглянуть на пріютившійся подъ склонами городокъ... Вотъ онъ уменьшается, пропадаетъ изъ глазъ, и на горизонтѣ только виднѣется сѣрое пятно острова.
А на бакѣ среди матросовъ, прибѣжавшихъ покурить, все еще идутъ толки про Гонолуль, какъ успѣли уже пере дѣлать на свой ладъ названіе города матросы, ухитрявшіеся обрусить такъ-сказать всякое иностранное названіе. Всѣмъ понравился Гонолулу. Даже самъ боцманъ Ѳедотовъ, ужъ на что всегда лаявшійся на всѣ иностранные порты, хотя онъ въ нихъ дальше ближайшаго отъ пристани кабака никогда и не заглядывалъ, и находившій, что чужимъ городамъ противъ россійскихъ не «выстоять» и что только въ Россіи водка настоящая и есть бани, а у этихъ «подлецовъ», подъ которыми Ѳедотовъ разумѣлъ представителей всѣхъ націй безъ разбора, ни тебѣ настоящей водки, ни тебѣ бань, — и тотъ даже находилъ, что въ «Гонолулѣ» ничего себѣ и что народъ даромъ что въ родѣ араповъ, а обходительный, привѣтный и угостительный.
— Вовсе простой народъ! пояснялъ боцманъ свои впечатлѣнія боцману Никифорову, отдыхая, послѣ ругани во время утренней уборки, на якорной лапѣ. — Намедни зашелъ я въ одинъ ихній домишко... Прошу воды испить. Такъ и воды дали, да еще апельсиновъ нанесли. «Ѣшь, молъ!» Я имъ, значитъ, монету предлагаю за апельсины... Ни за что! Обидѣлись даже. Вовсе простой народъ! снова повторилъ Ѳедотовъ.
