Егорка молчитъ, только лицомъ весь красный сталъ... И съ тѣхъ поръ шабашъ!.. Ни воровства, ни озорства — совсѣмъ путёвый сталъ...
— Совѣсть, значитъ, зазрила...
— То-то оно и есть... И доброе слово въ душу вошло... Небойсь, оно доброе-то слово скорѣй войдетъ, чѣмъ дурное.
— Что жъ онъ пить бросилъ?
— Пить—пилъ, ежели на берегу, но только съ разсудкомъ. А на другой годъ старшій офицеръ его въ старшіе марсовые произвелъ, а когда въ командиры вышелъ— къ себѣ на судно взялъ... И до сихъ поръ его не оставилъ: Кирюшкинъ на евойной дачѣ сторожемъ. Вотъ оно что доброе слово дѣлаетъ... А ты говоришь, никакъ невозможно! заключилъ Бастрюковъ.
Наступило молчаніе. Всѣ притихли подъ впечатлѣніемъ разсказа.
— А и холодно жъ, братцы. Развѣ пойти покурить! промолвилъ наконецъ Бастрюковъ и, выйдя изъ кучки, подошелъ къ кадкѣ и закурилъ трубочку.
Володя снова заходилъ, взволнованный разсказомъ матроса. И самъ этотъ пожилой матросъ съ серьгой въ ухѣ, съ добрыми и веселыми глазами, и съ своею философіей еше милѣе сталъ Ашанину, и онъ рѣшилъ познакомиться съ нимъ поближе.
Пробило шесть склянокъ. Еще оставалось двѣ. Володя ужасно усталъ ходить и прислонился къ борту. Но только что онъ выбралъ удобное положеніе, какъ почувствовалъ, что вотъ-вотъ и онъ сейчасъ заснетъ. Дрёма такъ и звала его въ свои объятья. У борта за вѣтромъ такъ было хорошо... вѣтеръ не продувалъ... И онъ уже невольно сталъ клевать носомъ и ужъ кажется минуту-другую былъ въ полусознательномъ состояніи, какъ вдругъ мысль, что онъ на вахтѣ и заснулъ, заставила его вздрогнуть и поскорѣй уйти отъ предательскаго борта.
