— И я тоже спокоенъ не буду, пока не поймаю парадиску! сказанъ я.
— Надо еще поохотиться, сказалъ Консейль; только повернемте къ морю. Мы дошли уже до первыхъ склоновъ горъ, а въ горахъ, я думаю, охота хуже чѣмъ въ лѣсу.
Это былъ дѣльный совѣтъ и мы ему послѣдовали.
Послѣ часовой ходьбы мы пришли къ настоящему саговому лѣсу. Нѣсколько безвредныхъ змѣй уползали изъ подъ нашихъ ногъ, а райскія птицы при нашемъ появленіи скрывались. Я уже отчаявался, когда Консейль, шедшій впереди, вдругъ наклонился, испустилъ крикъ торжества и поднесъ мнѣ великолѣпную парадиску.
— Браво, Консейль! вскрикнулъ я.
— Ихъ честь очень добры, отвѣчалъ Консейль.
— Да нѣтъ, дружище, какая тутъ доброта! Ты мастерски поймалъ ее: взялъ живую птицу руками!
— Коли ихъ честь посмотритъ на нее хорошенько, то ихъ честь увидитъ, что тутъ еще не большое мастеретво.
— Да что такое, Консейль? Говори!
— Эта птица пьяна, какъ перепелъ.
— Пьяна?
— Да, опьянѣла отъ мушкатныхъ орѣховъ. Я ее словилъ подъ мускатомъ: — она сидѣла, и объѣдалась. Подумайте-ка, другъ Недъ, каково откликается невоздержаніе!
— Тысячу чертей! возразилъ канадецъ: это ко мнѣ не относится, — я цѣлыхъ два мѣсяца ничего въ ротъ не бралъ!
Я между тѣмъ разсматривалъ птицу. Консейль не ошибся. Парадиска ошалѣла отъ хмѣльнаго сока, она не могла летѣть и съ трудомъ шла: но меня это не безпокоило.
Эта птица принадлежала къ лучшему изъ восьми родовъ, которыхъ насчитываютъ въ Пануазіи и на сосѣднихъ островахъ. Это была парадиска „большой изумрудъ“ — самая рѣдкая. Она имѣла въ длину три дециметра, голова ея была относительно мала, глаза, помѣщенные надъ отверстіемъ клюва, тоже маленькіе; но она представляла превосходное соединеніе цвѣтовъ и оттѣнковъ: у нее былъ желтый клювъ, коричневыя ноги и когти, орѣховаго цвѣта крылья съ багряными концами, голова и задъ шеи желто-палевые, горло изумрудное, брюхо и грудь коричне-