сколько правѣе меня, то я продвинулся впередъ и принялъ немного влѣво. На этомъ маршѣ случилось нѣчто достойное исторіи дисциплины нашей арміи, а потому и повѣствую о семъ. Мы перешли черезъ невысокій перевалъ, и сотня шла пѣшкомъ, ведя коней въ поводу. Есаулу вздумалось проѣхать впередъ, и онъ присоединился къ дозорнымъ. Я оставался при сотнѣ, и, миновавъ спускъ, посадилъ сотню на коней и прибылъ съ нею въ деревню, избранную для стоянки. Прискакалъ казакъ и передалъ вахмистру приказаніе сотеннаго командира вести къ нему сотню. Я разрѣшилъ сотнѣ идти, предполагая, что Мунгаловъ хочетъ самъ расположить ее на коновязи, и не хотѣлъ держать ее на солнцепекѣ, а есаулу приказалъ явиться ко мнѣ. Онъ прибылъ весьма не скоро и сдѣлалъ мнѣ такое строгое внушеніе: „вы, полковникъ, позволили себѣ посадить на коней сотню; по уставу я командую сотней, и слѣдовательно вы нарушили уставъ; прошу васъ знать на будущее время, что я командую сотней, и сдѣлалъ распоряженіе, чтобы впредь казаки исполняли только мои команды, а не ваши“. Спросите военныхъ юристовъ, и они вамъ скажутъ, что Мунгаловъ сдѣлалъ дисциплинарное преступленіе, но въ нашей арміи дисциплина существуетъ только на бумагѣ, и поэтому дерзость есаула должна была остаться безнаказанной. На самомъ дѣлѣ мнѣ слѣдовало немедленно отрѣшить нахала отъ командованія сотней и отправить его къ командиру полка. Но если бы я позволилъ себѣ такой инцидентъ, то конечно остался бы виноватъ самъ же, и вѣроятно мнѣ не пришлось бы потягаться съ японской гвардіей у Тунсинпу и Тасигоу, а я былъ бы въ лучшемъ случаѣ сосланъ въ тылъ арміи, а въ худшемъ удаленъ совсѣмъ изъ ея предѣловъ. Кто повѣрилъ бы моему докладу о дерзостяхъ, отъ которыхъ хитрый бурятъ конечно отказался бы, и вотъ тому доказательство. Я приказалъ ему немедленно изложить все сказанное имъ въ рапортѣ. Онъ долго писалъ и подалъ мнѣ рапортъ, въ которомъ было сказано, что, согласно такого то параграфа устава, сотней командуетъ сотенный командиръ. Я махнулъ рукой, возвратилъ рапортъ и кажется тогда же рѣшительно попросилъ
