сила насъ проводить ее, и мой товарищъ сказалъ, что это было намъ по дорогѣ (я не имѣлъ никакого представленія объ улицахъ Ляояна). Мы сѣли каждый на рикшу и поѣхали. Было совершенно темно. Скоро рикши остановились около какого то зданія (позднѣе я узналъ, что это было только что закрытое распоряженіемъ начальства увеселительное заведеніе шато-де-флёръ). Едва я сталъ на землю, какъ меня окликнулъ часовой и сказалъ, что входъ воспрещается. Я отвѣтилъ ему, что и не собираюсь никуда заходить, а ѣду дальше. Въ ту же минуту изъ темноты вынырнула фигура молодого офицера, который, приблизившись ко мнѣ, грубымъ голосомъ крикнулъ на меня: „сюда входъ воспрещается“, и повернулся, чтобы уходить. Я сказалъ ему: „г. офицеръ, пожалуйте сюда; вы вѣрно не видите, что говорите штабъ-офицеру“. Онъ вторично заоралъ: „повторяю, входить нельзя“. Тогда я крикнулъ на него: „возьмите подъ козырекъ“. Онъ еще болѣе возвысилъ голосъ и закричалъ: „держите сами подъ козырекъ, потому что я передаю приказаніе командующаго арміей“. Я сказалъ ему: „приказываю вамъ, какъ полковникъ, взять подъ козырекъ и разговаривать вѣжливо“. На это офицеръ сказалъ: „я буду на васъ жаловаться“, повернулъ мнѣ спину и ушелъ.
Я привыкъ вообще къ безобразному поведенію нашихъ офицеровъ въ отношеніи дисциплины и вѣжливости, и поэтому этотъ безобразнѣйшій фактъ меня не удивилъ, а начать разслѣдованіе было некогда, и я рѣшилъ забыть о немъ. На разсвѣтѣ слѣдующаго дня я нашелъ себѣ мѣсто въ поѣздѣ, отвозившемъ на ст. Гайчжоу телеграфную роту, и такимъ образомъ могъ съ полудня приступить къ возложенной на меня работѣ. Я уже сидѣлъ въ вагонѣ, когда посыльный нижній чинъ вручилъ мнѣ экстренный конвертъ отъ коменданта главной квартиры, требовавшаго меня немедленно къ себѣ по дѣламъ службы. Я отправился къ нему и былъ встрѣченъ болѣе чѣмъ нелюбезно. Вотъ нашъ разговоръ:
Полковникъ Розальонъ-Сошальскій. — Почему, прибывъ въ Ляоянъ, вы мнѣ не явились?
