и совершенно не понимавшихъ и не принимавшихъ къ сердцу своего позора.
Какое вліяніе могъ имѣть на своихъ подчиненныхъ и вообще на войска г. Засуличъ, лучше всего обрисовывается постоянно повторяемой имъ фразой: „эта война, господа, на тридцать лѣтъ; мы всѣ умремъ, а наши дѣти будутъ ее продолжать“; я слышалъ такой разговоръ по крайней мѣрѣ раза три, а пробылъ, къ счастію, при Засуличѣ только четыре дня. И такого то господина послалъ Куропаткинъ для самостоятельной операціи на берегахъ р. Ялу, допустилъ его командовать войсками въ нашей первой встрѣчѣ съ врагомъ. Засуличъ относился къ дѣлу съ нескрываемыми отвращеніемъ и апатіей, а своимъ бѣгствомъ сразу заслужилъ кличку „паническаго генерала“, и онъ оправдывалъ ее во весь послѣдующій періодъ военныхъ дѣйствій: его войска слишкомъ поспѣшно уходили изъ боя подъ Симученомъ, Хайченомъ, Ляояномъ и Мукденомъ, а самъ онъ исключительно заботился объ отступленіяхъ и исполнялъ ихъ всегда слишкомъ заблаговременно. Допустимъ, что у командующаго арміей не было выбора, и пришлось назначить именно этого типа, но можно ли было подарить ему Тюренченъ безнаказаннымъ? не надлежало ли немедленно удалить его изъ арміи, какъ виновника позора Русскаго оружія? этою мѣрою были бы достигнуты два важныхъ результата: во-первыхъ такая крупная часть арміи, какъ корпусъ, избавилась бы отъ безталаннаго, пассивнаго, неспособнаго, удручающимъ образомъ дѣйствовавшаго на духъ войскъ начальника, а во-вторыхъ, что особенно важно, наши генералы и офицеры узнали бы, что на войнѣ есть отвѣтственность, что если не умѣешь дѣлать дѣло, то и не берись за него, что быть разбитымъ не есть нѣчто дозволенное, безнаказанное, что класть даромъ — зря тысячи сыновъ родины не позволяется, что оставлять позиціи и поворачивать тылъ непріятелю, а тѣмъ болѣе бѣгать отъ него преступно, что за все это бываетъ немедленное, строгое и суровое возмездіе; вообще войска увидѣли бы, что мы воюемъ, а не шутимъ, что всѣ чины арміи являются отвѣтственными передъ начальствомъ, обществомъ и родиной. Вѣдь читалъ же
