тораго произошли. А будутъ онѣ существовать или нѣтъ—до того мнѣ нѣтъ надобности. Совѣтъ же мой: какъ заговорили о душахъ, то слѣдовало бы ихъ помянуть обычнымъ порядкомъ».—Всѣ на это изъявили согласіе, подали горячей воды и рому, помянули души убитыхъ и поздно уже разошлись.
Были у насъ знакомые, служившіе еще въ Финляндіи подъ непосредственнымъ начальствомъ генерала Барклай-де-Толли. Нѣкоторые служили съ нимъ въ Прусской кампаніи, въ томъ числѣ и нашъ штабсъ-капитанъ бывалъ у него въ отрядѣ. Всѣ отзывались о немъ какъ о добрѣйшемъ и благороднѣйшемъ человѣкѣ, храбромъ и распорядительномъ генералѣ. А тутъ вотъ какая постигла его участь: «Барклай—нерѣшителенъ. Барклай—мнителенъ», говорили одни; «Барклай—трусъ», говорили другіе; трусилъ онъ однакожъ не за себя, а за ввѣренныхъ ему людей. Были между солдатами такіе, которые называли его измѣнникомъ, но офицеры—никогда. Всѣ толки происходили, по моему мнѣнію, отъ сильно развитаго патріотизма. Его винили за то, что онъ отступалъ, а почему онъ отступалъ,—это было скрыто. Начали соображать, какъ могъ Барклай-де-Толли стать противъ Наполеона, зная еще нерасположеніе къ себѣ войскъ? Даже фельдмаршалъ Кутузовъ, при общемъ къ нему расположеніи, получивъ подкрѣпленіе, едва могъ удержаться подъ Бородиномъ. Всѣ очень жалѣли о постигшей Барклай-де-Толли участи.
Часто мнѣ приходили въ голову мысли о дѣйствіяхъ Барклай-де-Толли; много я передумалъ объ этомъ предметѣ и считаю не лишнимъ изложить собственное мое теперешнее мнѣніе, мнѣніе старика. Барклай-де-Толли отъ Нѣмана до Царева-Займища спасъ русскую армію отъ многочисленнаго непріятеля; безъ чувствительной потери, онъ вездѣ съ успѣхомъ отбивался. Во все время отступленія можно осудить
