рые изъ его молодыхъ адъютантовъ и ординарцевъ тутъ же усѣлись въ кружокъ, достали карты и играли въ штоссъ, а мы смотрѣли и смѣялись.
Пальба безпрестанно усиливалась. Фельдмаршалъ все сидѣлъ въ одномъ положеніи; часто подъѣзжали къ нему офицеры; онъ, казалось, что-то коротко говорилъ, былъ серьезенъ, но лицо имѣлъ покойное. Изъ престарѣлаго вождя какъ будто исходила какая-то сила, воодушевлявшая смотрѣвшихъ на него. Полагаю, что это обстоятельство отчасти входило въ число причинъ, почему армія наша, меньшая числомъ, потерявшая увѣренность въ успѣхѣ при безпрестанномъ отступленіи, могла со славою выдержать битву съ непобѣдимымъ до того времени непріятелемъ. Какія думы должны были занимать фельдмаршала?… Сразиться вблизи Москвы съ великимъ полководцемъ, не зная послѣдствій рѣшительнаго боя!… Говорятъ, когда усилилась пальба, Кутузовъ отрывисто сказалъ: «не горячись, пріятель!»
Ночь настала холодноватая, небо то покрывалось облаками, то очищалось. Поужинавши у запаснаго лафета, обыкновеннаго нашего пріюта, гдѣ хранились и припасы, мы полѣзли въ свой бивуакъ или шалашъ. Иначе нельзя назвать жилище, гдѣ мы, шесть офицеровъ, могли только лечь на соломѣ, другъ подлѣ друга; мы могли тамъ и сидѣть, но встать на ноги и выпрямиться было невозможно: такимъ невысокимъ было сдѣлано наше жилье; одинъ лишь ротный командиръ помѣщался особо. Полагали, что завтрашній день будетъ рѣшеніе кровавой задачи и, разумѣется, объ этомъ только и толковали. «Не можетъ быть, говорили, чтобъ изъ такого дѣла всѣ мы вышли живы и невредимы? Кому-нибудь изъ насъ да надо же быть убитымъ или раненнымъ.» Нѣкоторые возражали: «Не можетъ быть, чтобы меня убили, потому что я не хочу быть убитымъ....» Другой замѣчалъ: «меня только ранятъ…» Одинъ молодой, красивый подпоручикъ ска-
