моего конвоира была продолженіемъ грубѣйшей и примитивной инсценировки. Ошибиться и перепутать корридоры было бы немыслимо даже для пьянаго человѣка, такъ какъ тотъ корридоръ, въ который мы въ концѣ концовъ попали, послѣ посѣщенія загадочной комнаты, — былъ во второмъ этажѣ, и дверь той комнаты, куда мы теперь вошли, была ординарной, обыкновенной дверью жилого помѣщенія, тогда какъ двери комнаты, куда мы „ошибочно“ вошли, были толстыя, двойныя двери, облицованныя желѣзомъ.
Комната, въ которую мы теперь вошли, напоминала караульное помѣщеніе. У стѣны стояла пирамида съ ружьями, и на стѣнѣ висѣли нѣсколько револьверовъ въ кобурахъ и пулеметныя ленты. За большимъ письменнымъ столомъ сидѣли Мессингъ, Хоттака и еще какой-то очень полный человѣкъ еврейскаго типа, въ штатскомъ. Едва мы вошли, какъ Мессингъ недовольно и рѣзко сказалъ моему провожатому: „Гдѣ вы, товарищъ, такъ долго пропадали?“, на что тотъ отвѣтилъ, точно заученной заранѣе репликой: „Ошибся корридоромъ товарищъ, въ бетонную попали.“ На это Мессингъ ничего не отвѣтилъ, а только пожалъ плечами, и знакомъ предложилъ мнѣ сѣсть на стулъ около стола.
За долгое пребываніе въ совершенно темной камерѣ мои глаза отвыкли отъ свѣта, и всякій разъ на допросахъ, я былъ принужденъ отворачиваться отъ свѣта лампы или закрывать глаза рукой. Это всегда вело къ пререканіямъ со слѣдователемъ, который настаивалъ, чтобы я смотрѣлъ во время отвѣтовъ прямо ему въ глаза.
Такъ и въ этотъ разъ, Мессингъ, видя, что я отворачиваюсь отъ лампы и закрываю глаза, сказалъ: „Если вы лжете, то имѣйте, по крайней мѣрѣ, мужество смотрѣть намъ прямо въ лицо. Довольно мы съ вами тутъ церемонились. Вы совершенно не заслуживаете къ себѣ вѣжливаго отношенія.“
На это замѣчаніе Мессинга я отвѣтилъ, что не вижу не только вѣжливаго, а даже просто человѣческаго отношенія ко мнѣ.
— „Не притворяйтесь. Мы васъ давно уже раскусили. Смотрите намъ прямо въ лицо. Сегодня мы заканчиваемъ ваше дѣло. На дняхъ вамъ дадутъ
