На слѣдующій день, съ возвращеніемъ физическихъ силъ, начались непереносимыя моральныя муки, и мысль, что ежечасно, ежеминутно можетъ пріѣхать моя жена, и, быть можетъ, ее уже везутъ арестованной на границѣ, не покидала меня.
Съ замираніемъ сердца я слушалъ шаги надзирателя въ корридорѣ, ожидая каждый мигъ, что вотъ-вотъ откроется дверь, меня поведутъ въ кабинку слѣдователя, и тамъ внезапно я увижу на мгновенье мою несчастную жену, которую мнѣ „покажутъ“ на моментъ, чтобы окончально убѣдить меня, что мнѣ нѣтъ выхода.
Какъ только могъ спокойнѣе, я старался представить себѣ все, что могло произойти дальше послѣ этой встрѣчи, и гдѣ-то въ таинственныхъ глубинахъ мозга уже созрѣвали проблески мысли сдаться, но я все еще гасилъ ихъ бодрствующей совѣстью. Имѣю ли я право, во имя сохраненія моей чести, обрекать мою жену и ребенка на невыносимыя страданія? Хорошо. Предположимъ, что я соглашаюсь на условія Чеки и поступаю къ нимъ на службу. Но неужели они настолько наивны, что не обставятъ наше соглашеніе такими гарантіями, какъ, напримѣръ, требованіе, чтобы моя семья жила въ Петербургѣ. А дальше что? Гдѣ я возьму силы, чтобы со спокойной совѣстью выполнять заданія Чеки? Откуда взять тотъ запасъ подлости, чтобы искусно вкрадываться въ довѣріе къ людямъ и предавать ихъ, быть можетъ, на смерть?
Постепенно обдумавъ все, я съ совершенно спокойной совѣстью принялъ то единственное рѣшеніе, которое только и могло быть, такъ какъ нѣтъ двухъ моралей: несмотря ни на что — не сдаваться. Мои физическія силы на исходѣ и одинъ Богъ знаетъ, выдержу ли я, пока меня рано или поздно вытащитъ изъ тюрьмы Финляндское правительство. Но моей женѣ ничто серьезное не угрожаетъ. Если ее даже и арестуютъ на границѣ — этого нельзя будетъ скрыть и въ Финляндіи объ этомъ станетъ извѣстнымъ. Такое неслыханное извѣвательство надъ правомъ и закономъ, произведетъ за границей такое впечатлѣніе, что мою жену скоро освободятъ и возратятъ на родину.
Приблизительно такъ думалъ въ то время. Многое я слишкомъ переоцѣнилъ въ своихъ разсужденіяхъ,
