и въ этомъ — мое счастье, такъ какъ, когда меня вызвали на допросъ 15-го іюня, я шелъ на него, хотя еле передвигая ноги, но въ душѣ у меня было полное спокойствіе и никакихъ колебаній.
Я былъ настолько увѣренъ, что моя жена уже арестована, что былъ даже удивленъ, когда слѣдователь Хоттака, совершенно спокойно протянулъ мнѣ тетрадь въ синей обложкѣ, говоря: „Вотъ прочтите ваше дѣло и подпишитесь. Оно пойдетъ въ Москву и приговоръ придетъ недѣль черезъ пять-шесть“.
Я съ большимъ любопытствомъ раскрылъ тетрадь, полагая, что наконецъ то я увижу всѣ свидѣтельскія показанія тайныхъ агентовъ, изобличающія мою „преступную дѣятельность“.
И что же я увидѣлъ?
Нѣсколько форменныхъ бланковъ, которые раньше давались мнѣ для подписи разными слѣдователями. Мои собственные отвѣты, подтверждающіе мою полную невиновность во всѣхъ безъ исключенія предъявленныхъ мнѣ обвиненіяхъ; всѣ мои заявленія съ протестами и жалобами на слѣдователей, которые я такъ наивно писалъ въ первыя недѣли моего пребыванія въ тюрьмѣ; наконецъ нѣсколько открытыхъ писемъ, которые я въ разное время съ разрѣшенія слѣдователя посылалъ въ консульство.
На послѣднемъ, вдвое сложенномъ листѣ, мелкимъ шрифтомъ было написано подробное заключеніе Петербургской Чеки, перечислявшей всѣ мои преступленія. Постановленіе заканчивалось приблизительно такъ …„а потому считая что всѣ предъявленныя обвиненіи къ финл. гражданину Б. Л. Седерхольмъ доказаны, постановили: направить все дѣло и весь матеріалъ на заключеніе Центральной Коллегіи Г. П. У.“ (прим. авт. „Г. П. У.“ — Чека). Далѣе подъ постановленіемъ было нѣсколько неразборчивыхъ подписей.
Совершенно увѣренный, что Хоттака ошибся и далъ мнѣ для прочтенія не то, что слѣдовало, я сказалъ ему: „Здѣсь же ничего нѣтъ. Никакихъ матеріаловъ. Здѣсь даже нѣтъ указанія на первую причину моего ареста. Я не вижу показаній Копонена. Я, насколько помнится, обвиняюсь въ военной контрабандѣ. Здѣсь объ этомъ ни полъ слова. Вы ссылаетесь на какіе-то матеріалы, уличающіе меня въ
