сажаютъ? Я смотрю на васъ, что вы—веселый такой. Долго сидѣть изволили?“
— „Два года, я съ Соловковъ, дядя“.
Извозчикъ обернулся, пристально посмотрѣлъ мнѣ въ лицо и такъ, какъ только можетъ сказать русскій простолюдинъ, сказалъ: „Ахъ, ты, Господи! Боже мой, спаси насъ Христосъ и помилуй!“.
Долго ѣхали мы по пустыннымъ безлюднымъ снѣжнымъ улицамъ и не сказали больше ни слова другъ другу. Старикъ отъ времени до времени только старчески крякалъ, приговаривая: „Ахъ, ты, Господи! Вотъ оно какое дѣло. Спаси насъ, Христосъ и помилуй!“.
Въ консульствѣ мое появленіе произвело ошеломляющее впечатлѣніе. Мнѣ, кажется, что мои соотечественники были болѣе растроганы, чѣмъ я.
Я былъ какъ во снѣ. Въ громадной залѣ горѣла елка. Въ стѣнномъ заркалѣ я увидѣлъ свое отраженіе и… и отшатнулся.
Было понятно, почему мои друзья смотрятъ на меня глазами блестящими отъ слезъ…
Какъ необычно, какъ странно сидѣть въ прекрасной бѣлой ваннѣ и мыться не торопясь. Вотъ флаконъ съ лоціонъ, вотъ бритва, вотъ приборъ для ногтей…
Два часа ночи. Нѣтъ сна. Такъ непривычно лежать въ мягкой, широкой кровати на чистомъ бѣльѣ подъ шелковымъ стеганнымъ одѣяломъ.
Съ ночного столика смотрятъ на меня портреты дорогихъ близкихъ лицъ.
Шесть дней, какъ я живу въ консульствѣ, не показывая носу на улицу.
Гуляю во дворѣ и европеизируюсь.
Наконецъ всѣ разрѣшенія и нужныя бумаги добыты. Утромъ въ сопровожденіи генеральнаго консула, совѣтника нашего министерства иностранныхъ дѣлъ, дипломатическаго курьера и одного служащаго консульства меня везутъ на вокзалъ финляндской желѣзной дороги.
