шаговъ, мой провожатый рѣшилъ, что мнѣ лучше идти обратно въ землянку и тамъ выжидать, такъ какъ все еще мела мятель, и мое присутствіе стѣсняло проводника, желавшаго встрѣтить своего товарища, быть можетъ блуждавшаго около самой лѣсной опушки.
Я просидѣлъ въ землянкѣ не больше получаса, но мнѣ казалось, что время остановилось. Вдругъ на краю ямы показался силуэтъ громадныхъ ногъ, обутыхъ въ валенки и вслѣдъ за этимъ, мой проводникъ спрыгнулъ въ землянку.
„Бѣда, слышали выстрѣлы? — Нарвался нашъ Тимофей.
„Что же теперь дѣлать?“ — спросилъ я, хотя признаться, я никакихъ выстрѣловъ не слыхалъ; впрочемъ, слухъ у меня пониженный, и въ землянкѣ, за шумомъ мятели, я могъ и не слышать отдаленной перестрѣлки.
Проводникъ молчалъ, повидимому о чемъ-то крѣпко задумавшись, или къ чему-то прислушиваясь. Наконецъ, онъ рѣшительно поднялся, и сказалъ:
„Думать тутъ нечего и время дорого. Если Тимофея прикончили, такъ скоро начнутъ рыскать по всему участку, а если забрали Тимофея живымъ, то пытать начнутъ. Онъ хоть и крѣпкій парень, ну, а все таки живой человѣкъ… Давайте скорѣй уходить отсюда“.
Какъ я ни былъ взволнованъ, но я не могъ примириться съ мыслью, что, если Тимофей не пойманъ, то мы его бросаемъ на произволъ судьбы. Когда я сказалъ объ этомъ моему проводнику, то онъ иронически усмѣхнулся и проворчалъ, вылѣзая ихъ ямы:
„Если Тимофей живъ и на свободѣ, такъ онъ теперь отъ насъ будетъ удирать, какъ чертъ отъ ладана. Мы ему теперь только помѣха. Ну, давайте давайте ходу! Идите за мной!“
Въ шестомъ часу утра мы въѣзжали на крестьянскихъ саняхъ въ пригородную часть Петербурга, а часовъ около девяти утра, я, въ моемъ обычномъ костюмѣ, сошелъ съ извозчика на углу Малой Конюшенной улицы и Невскаго. Никѣмъ не выслѣживаемый, и никѣмъ не замѣченный я прошелъ къ себѣ въ контору, черезъ входъ съ Малой Конюшенной улицы.
