вите, какъ, будто бы, меня здѣсь нѣтъ. А у васъ здѣсь прохладно. Моя фамилія Максутовъ, Дмитрій Петровичъ“.
Все еще во власти вихря моихъ мыслей, отвыкшій отъ постороннихъ людей, я какъ-то безучастно отнесся къ моему новому товарищу, а что-то сказавъ ему въ отвѣтъ, я, помнится, даже забылъ ему назвать себя.
Максутовъ нѣсколько разъ взглянулъ на меня, а я опять началъ измѣрять камеру шагами.
„Извините меня за навязчивость, но мнѣ ваше лицо удивительно кажется знакомымъ. Какъ ваша фамилія? Впрочемъ, ради Бога, извините и, если вамъ непріятно, то не говорите“.
Сказавъ это, Максутовъ громко вздохнулъ и началъ развязывать мѣшокъ.
Извинившись за свою невольную неучтивость, я назвалъ себя и, еще разъ извинившись, сказалъ: „Я ужасно разстроенъ и все время одинъ. Можно съ ума сойти тутъ“.
Услышавъ мою фамилію, Максутовъ поднялся во весь свой гигантскій ростъ и протягивая мнѣ съ привѣтливой улыбкой руку, сказалъ:
„Дорогой мой, вотъ гдѣ Господь привелъ встрѣтиться. Неужели же вы меня не узнали?“ Тутъ у меня точно какая-то пелена слетѣла съ мозга. Князь Максутовъ! Бывшій флотскій офицеръ, вспослѣдствіи перешедшій въ лейбъ гвардіи Преображенскій полкъ. Я былъ лѣтъ на 12 моложе его по выпуску изъ Морского корпуса, но встрѣчался съ нимъ нѣсколько разъ до революціи въ обществѣ. Мы были въ отличныхъ отношеніяхъ. Революція и тюрьма его на столько внѣшне измѣнили, что было немудрено не узнать его, тѣмъ болѣе, что ни мѣсто нашей встрѣчи, ни мое состояніе духа не способствовали пробужденію воспоминаній о минувшихъ годахъ.
Мы оба были поражены и растроганы нашей встрѣчей и Максутовъ безпрестанно повторялъ: „Ахъ ты, Господи, гдѣ встрѣтились, подумать только!“
И такъ я вступилъ въ новую фазу моего тюремнаго бытія: отнынѣ одиночества уже не было. Легче это или труднѣе? Поживемъ — увидимъ.
