пунктъ, въ которомъ бытіе и ничто совпадаютъ, и различіе ихъ исчезаетъ. Существенная важность положенія: изъ ничего не происходитъ ничего, ничто есть не болѣе, какъ ничто, заключается въ его противоположеніи становленію вообще, а, слѣдовательно, и сотворенію міра изъ ничего. Тѣ которые высказываютъ положеніе: ничто есть не болѣе, какъ ничто, даже горячась изъ-за него, безсознательно соглашаются съ отвлеченнымъ пантеизмомъ элейцевъ и по существу даже съ пантеизмомъ Спинозы. Философское воззрѣніе, для котораго служитъ принципомъ: бытіе есть только бытіе, ничто есть только ничто, заслуживаетъ названія системы тожества; это отвлеченное тожество есть сущность пантеизма.
Если выводъ, что бытіе и ничто тожественны, кажется страннымъ или парадоксальнымъ, то на это нѣтъ надобности обращать дальнѣйшаго вниманія; слѣдовало бы, напротивъ, удивляться такому удивленію, столь новому въ философіи и упускающему изъ виду, что этой наукѣ присущи совсѣмъ иныя опредѣленія, чѣмъ обычному сознанію и такъ называемому здравому человѣческому смыслу, который именно не есть здравый, но есть не что иное, какъ проникнутый отвлеченностями и вѣрою въ нихъ или, правильнѣе, суевѣріемъ разсудокъ. Было бы нетрудно обнаружить это единство бытія и ничто на каждомъ примѣрѣ, на каждомъ случаѣ дѣйствительности или мысли.
О бытіи и ничто слѣдуетъ сказать то же, что выше было сказано о непосредственности и опосредованіи (изъ коихъ послѣднее содержитъ въ себѣ отношеніе къ другому, слѣдовательно отрицаніе), а именно, что нигдѣ ни на небѣ, ни на землѣ нѣтъ ничего, что не содержало бы въ себѣ того и другого, бытія и ничто. Конечно, такъ какъ тутъ рѣчь идетъ уже о нѣкоторомъ нѣчто и о дѣйствительномъ, то въ этомъ случаѣ эти опредѣленія даны уже не въ той ихъ совершенной неистинности, какъ въ бытіи и ничто, но въ нѣкоторомъ дальнѣйшемъ опредѣленіи, понимаются, наприм., какъ положительное и отрицательное, какъ положенное, какъ рефлектированное ничто; но положительное и отрицательное содержатъ въ себѣ — первое бытіе, второе — ничто, какъ свои отвлеченныя основы. Такъ, въ самомъ Богѣ качество, дѣятельность, творчество, сила и т. п. содержитъ въ себѣ существенно опредѣленіе отрицательнаго, — онѣ производятъ другое. Но опытное разъясненіе этого взгляда примѣрами было бы здѣсь совершенно излишне. Такъ какъ это единство бытія и ничто кладется разъ навсегда въ основу всего, какъ первая истина, и составляетъ собою элементъ всего послѣдующаго, то кромѣ самого становленія всѣ дальнѣйшія логическія опредѣленія — существованіе, качество, вообще всѣ понятія философіи — суть примѣры такого единства. Но такъ называющій себя здравый человѣческій смыслъ можетъ быть, поскольку онъ отрицаетъ нераздѣлимость бытія и ничто, приглашенъ сдѣлать попытку найти примѣръ чего-либо, въ чемъ было бы отдѣлено одно отъ другого (нѣчто отъ предѣла, границы, или безконечное, Богъ, какъ уже упомянуто, отъ дѣятельности). Лишь пустыя мысленныя вещи, бытіе и ничто сами по себѣ, суть эго раздѣленное, и ихъ-то разсудокъ предпочитаетъ истинѣ, т.-е. ихъ нераздѣльности, которая всегда передъ нами.
пункт, в котором бытие и ничто совпадают, и различие их исчезает. Существенная важность положения: из ничего не происходит ничего, ничто есть не более, как ничто, заключается в его противоположении становлению вообще, а, следовательно, и сотворению мира из ничего. Те которые высказывают положение: ничто есть не более, как ничто, даже горячась из-за него, бессознательно соглашаются с отвлеченным пантеизмом элейцев и по существу даже с пантеизмом Спинозы. Философское воззрение, для которого служит принципом: бытие есть только бытие, ничто есть только ничто, заслуживает названия системы тожества; это отвлеченное тожество есть сущность пантеизма.
Если вывод, что бытие и ничто тожественны, кажется странным или парадоксальным, то на это нет надобности обращать дальнейшего внимания; следовало бы, напротив, удивляться такому удивлению, столь новому в философии и упускающему из виду, что этой науке присущи совсем иные определения, чем обычному сознанию и так называемому здравому человеческому смыслу, который именно не есть здравый, но есть не что иное, как проникнутый отвлеченностями и верою в них или, правильнее, суеверием рассудок. Было бы нетрудно обнаружить это единство бытия и ничто на каждом примере, на каждом случае действительности или мысли.
О бытии и ничто следует сказать то же, что выше было сказано о непосредственности и опосредовании (из коих последнее содержит в себе отношение к другому, следовательно отрицание), а именно, что нигде ни на небе, ни на земле нет ничего, что не содержало бы в себе того и другого, бытия и ничто. Конечно, так как тут речь идет уже о некотором нечто и о действительном, то в этом случае эти определения даны уже не в той их совершенной неистинности, как в бытии и ничто, но в некотором дальнейшем определении, понимаются, наприм., как положительное и отрицательное, как положенное, как рефлектированное ничто; но положительное и отрицательное содержат в себе — первое бытие, второе — ничто, как свои отвлеченные основы. Так, в самом Боге качество, деятельность, творчество, сила и т. п. содержит в себе существенно определение отрицательного, — они производят другое. Но опытное разъяснение этого взгляда примерами было бы здесь совершенно излишне. Так как это единство бытия и ничто кладется раз навсегда в основу всего, как первая истина, и составляет собою элемент всего последующего, то кроме самого становления все дальнейшие логические определения — существование, качество, вообще все понятия философии — суть примеры такого единства. Но так называющий себя здравый человеческий смысл может быть, поскольку он отрицает неразделимость бытия и ничто, приглашен сделать попытку найти пример чего-либо, в чём было бы отделено одно от другого (нечто от предела, границы, или бесконечное, Бог, как уже упомянуто, от деятельности). Лишь пустые мысленные вещи, бытие и ничто сами по себе, суть эго разделенное, и их-то рассудок предпочитает истине, т. е. их нераздельности, которая всегда перед нами.
