нихъ лишь черезъ мышленіе о нихъ. Поскольку же подъ воззрѣніемъ разумѣется не только чувственная, но объективная цѣлостность, то послѣдняя имѣетъ характеръ интеллектуальный, т.-е. ей свойственно существованіе не во внѣшнемъ его существованіи въ предметѣ, но въ томъ, что составляетъ его непреходящую реальность и истину, — реальность, лишь поскольку она опредѣлена по существу въ понятіи и черезъ понятіе; т.-е. идею, ближайшая природа которой выяснится ниже. То, что считается преимуществомъ воззрѣнія, какъ такового, передъ понятіемъ, есть внѣшняя реальность, нѣчто лишенное понятія, получающее свою цѣнность лишь черезъ него.
Такъ какъ поэтому, разсудокъ представляетъ собою безконечную силу, которою опредѣляется общее, или, наоборотъ, которому, въ себѣ и для себя лишенному устойчивой опредѣленности, сообщается устойчивая прочность черезъ форму общности, то не вина разсудка, если не идутъ далѣе. Въ томъ и состоитъ субъективное безсиліе разума, что онъ оставляетъ такими эти опредѣленности и не оказывается въ состояніи привести ихъ къ единству черезъ діалектическую силу, противоположную этой отвлеченной общности, т.-е. черезъ своеобразную природу, черезъ понятіе этихъ опредѣленностей. Хотя разсудокъ черезъ форму отвлеченной общности сообщаетъ ямъ, такъ сказать, такую твердость бытія, какой онѣ не имѣютъ въ качественной сферѣ и въ сферѣ рефлексіи, но черезъ это упрощеніе онъ вмѣстѣ съ тѣмъ одухотворяетъ ихъ и такъ обостряетъ, что онѣ именно на этой ступени пріобрѣтаютъ способность саморазложенія и перехода въ противоположное имъ. Высшая зрѣлость и высшая ступень, которой нѣчто можетъ достигнуть, есть та, съ которой начинается его погибель. Устойчивость опредѣленностей, въ которую, повидимому, вступаетъ разсудокъ, форма непреходимости, есть форма относящейся къ себѣ общности. Но она граничитъ съ собственно понятіемъ, и потому въ ней самой выражается безконечная близость разложенія конечнаго. Эта общность непосредственно обостряетъ опредѣленность конечнаго и выражаетъ его несоотвѣтствіе въ нею. Или, правильнѣе сказать, его соотвѣтствіе уже наступило; наступило отвлеченно-опредѣленное положеніе, какъ одно съ общностью, и именно потому не для себя, какъ бы оно было лишь опредѣленное, но только какъ единство себя и общаго, т.-е. какъ понятіе.
Поэтому, во всѣхъ отношеніяхъ превратно раздѣлять, какъ то обычно дѣлаютъ, разсудокъ и разумъ. Если понятіе считается чуждымъ разуму, то на это слѣдуетъ скорѣе смотрѣть, какъ на неспособность разума признать себя въ понятіи. Опредѣленное и отвлеченное понятіе есть условіе иля, правильнѣе, существенный моментъ разума; оно есть одухотворенная форма, въ которой конечное черезъ общность, въ коей оно относится къ себѣ, само возгорается въ себѣ, какъ діалектически-положенное и тѣмъ самымъ какъ самое начало явленія разума.
Такъ какъ опредѣленное понятіе въ предыдущемъ изложеніи изображено въ своей истинѣ, то остается лишь указать, что въ немъ тѣмъ самымъ положено. Различіе, существенный моментъ понятія, но еще въ чисто общемъ неположенное, какъ таковый, вступаетъ въ опредѣленномъ понятіи въ свои
них лишь через мышление о них. Поскольку же под воззрением разумеется не только чувственная, но объективная целостность, то последняя имеет характер интеллектуальный, т. е. ей свойственно существование не во внешнем его существовании в предмете, но в том, что составляет его непреходящую реальность и истину, — реальность, лишь поскольку она определена по существу в понятии и через понятие; т. е. идею, ближайшая природа которой выяснится ниже. То, что считается преимуществом воззрения, как такового, перед понятием, есть внешняя реальность, нечто лишенное понятия, получающее свою ценность лишь через него.
Так как поэтому, рассудок представляет собою бесконечную силу, которою определяется общее, или, наоборот, которому, в себе и для себя лишенному устойчивой определенности, сообщается устойчивая прочность через форму общности, то не вина рассудка, если не идут далее. В том и состоит субъективное бессилие разума, что он оставляет такими эти определенности и не оказывается в состоянии привести их к единству через диалектическую силу, противоположную этой отвлеченной общности, т. е. через своеобразную природу, через понятие этих определенностей. Хотя рассудок через форму отвлеченной общности сообщает ям, так сказать, такую твердость бытия, какой они не имеют в качественной сфере и в сфере рефлексии, но через это упрощение он вместе с тем одухотворяет их и так обостряет, что они именно на этой ступени приобретают способность саморазложения и перехода в противоположное им. Высшая зрелость и высшая ступень, которой нечто может достигнуть, есть та, с которой начинается его погибель. Устойчивость определенностей, в которую, по-видимому, вступает рассудок, форма непреходимости, есть форма относящейся к себе общности. Но она граничит с собственно понятием, и потому в ней самой выражается бесконечная близость разложения конечного. Эта общность непосредственно обостряет определенность конечного и выражает его несоответствие в нею. Или, правильнее сказать, его соответствие уже наступило; наступило отвлеченно-определенное положение, как одно с общностью, и именно потому не для себя, как бы оно было лишь определенное, но только как единство себя и общего, т. е. как понятие.
Поэтому, во всех отношениях превратно разделять, как то обычно делают, рассудок и разум. Если понятие считается чуждым разуму, то на это следует скорее смотреть, как на неспособность разума признать себя в понятии. Определенное и отвлеченное понятие есть условие иля, правильнее, существенный момент разума; оно есть одухотворенная форма, в которой конечное через общность, в коей оно относится к себе, само возгорается в себе, как диалектически-положенное и тем самым как самое начало явления разума.
Так как определенное понятие в предыдущем изложении изображено в своей истине, то остается лишь указать, что в нём тем самым положено. Различие, существенный момент понятия, но еще в чисто общем неположенное, как таковый, вступает в определенном понятии в свои
