Насилу, такъ какъ онъ, могли на лапы встать.
Иной такъ со всѣхъ ногь тутъ о̀ землю хватился,
Когда плясать-было пустился;
А мишка, видя то̀,
И вдвое тутъ потщился
И зрителей своихъ поставилъ всѣхъ въ ничто.
Тогда на мишку напустили,
И ненависть и злость искусство всё затьмили.
На мишку окрикъ всѣ: «прочь, прочь отсель сейчасъ!
Скотина экая! умнѣй быть хочетъ насъ!»
И всѣ на мишку нападали,
Нигдѣ проходу не давали,
И столько мишку стали гнать,
Что мишка принуждёнъ бѣжать.
Пусть люди бы житья другъ другу не давали;
Да ужь и черти тожь людей тревожить стали!
Хозяинъ, говорятъ, одинъ какой-то былъ,
Которому отъ домового
Покою не было въ томъ домѣ, гдѣ онъ жилъ:
Что ночь, то домовой пугать его ходилъ.
Хозяинъ, чтобъ спастись несчастія такого,
Всё дѣлалъ, что онъ могъ: и ладономъ курилъ,
Молитву отъ духовъ творилъ,
Себя и весь свой домъ крестами оградилъ;
Ни двери, ни окна хозяинъ не оставилъ,
Чтобъ мѣломъ крестика отъ чорта не поставилъ;
Но ни молитвой, ни крестомъ
Онъ отъ нечистаго не могъ освободиться.
Случилось стихотворцу въ домъ
Къ хозяину переселиться.
Хозяинъ радъ, что есть съ кѣмъ скуку раздѣлить;
А чтобъ ему смѣлѣе быть,
Когда нечистый появится,
Зовётъ его къ себѣ съ нимъ вечеръ проводить,
Потомъ просилъ его, чтобъ сдѣлать одолженье
Изъ собственныхъ стиховъ прочесть бы сочиненье,
И стихотворецъ, въ угожденье,
Одну изъ слёзныхъ драмъ хозяину читалъ
(Однако имя ей комедіи давалъ),
Которою хотя хозяинъ не прельщался,
Да сочинитель самъ однако восхищался.
Нечистый духъ, какъ часъ насталъ,
Хозяину хоть показался,
Но и явленія не выждавъ одного,
По кожѣ подрало его —
И стало не видать. Хозяинъ догадался,
Что домовой чего-то не взлюбюлъ.
Другого вечера дождавшись, посылаетъ,
Чтобъ посидѣть опять къ нему писатель былъ
Котораго опять читать онъ заставляетъ —
И онъ читаетъ.
Нечистый только лишь придётъ,
И тѣмъ же часомъ пропадётъ.
Постой же, разсуждалъ хозяинъ самъ съ собою,
Теперь я слажу съ сатаною:
Не станешь болѣе ты въ домъ ко мнѣ ходить!
На третью ночь одинъ хозяинъ нашъ остался.
Какъ скоро полночь стало бить,
Нечистый тутъ; но чуть лишь только показался,
«Эй, малый, поскорѣй!» хозяинъ закричалъ,
«Чтобъ стихотворецъ ту комедію прислалъ,
Которую онъ мнѣ читалъ.»
Услыша это, духъ нечистый испугался,
Рукою замахалъ,
Чтобы слуга остался —
И, словомъ, домовой
Пропалъ и въ этотъ домъ ужь больше ни ногой.
Вотъ если бы стиховъ негодныхъ не писали,
Которые мы такъ бранимъ,
Какимъ бы способомъ другимъ
Чертей мы избавляться стали?
Теперь хоть тысячи бѣсовъ и домовыхъ
Къ намъ въ до̀мы станутъ появляться.
Есть чѣмъ отъ нихъ
Обороняться.
Какой-то съ умысла дуракъ,
Взявъ одного осла, его раскрасилъ такъ,
Что станъ зелёный далъ, а ноги голубыя.
Повёлъ осла казать по улицамъ дуракъ:
И старики и молодые,
И малый и большой,
Гдѣ ни взялись, кричатъ: «Ахти! осёлъ какой!
Самъ зеленъ весь какъ чижъ, а ноги голубыя!
О чёмъ слыхо̀мъ доселѣ не слыхать.
Нѣтъ (городъ врсь кричитъ), нѣтъ, чудеса такія
Достойно вѣчности предать,
Чтобъ даже внуки наши знали,
Какія рѣдкости въ нашъ славный вѣкъ бывали.»
По улицамъ смотрѣть зелёнаго осла
Кипитъ народу безъ числа;
