О, вѣчнымъ медомъ полонъ Божій пчельникъ!
Обѣщанный источникъ не изсякъ!
Но кто онъ міру? близкій или врагъ —
Таинственный и пасмурный отшельникъ?
Чѣмъ самъ истерзанъ? Чѣмъ больна жена?
...Какъ души, повѣсть жуткая темна.
Небесныя поля зарозовѣли,
Разсвѣтный лучъ и въ холодѣ хмеленъ.
Отшельникъ у серебряныхъ иконъ
Еще дремалъ на старческой постели,
Но кто-то въ окна золото забросилъ
И разбудилъ далекимъ плескомъ веселъ.
Душа пуста, и лѣтній блескъ недологъ.
Все радуетъ больного старика:
Кора деревьевъ, заросль тростника,
Безпутный червь и каменный осколокъ.
Какъ много жизней острый взоръ настигъ
Зеленыхъ, голубыхъ и золотыхъ!
И, распыляясь въ дивномъ водометѣ,
Ты бьешься въ ладъ съ пыланьемъ міровымъ.
Пока языкъ вселенной уловимъ,
Отрава смерти не коснется плоти,
И если ты съ любовью камень поднялъ,—
Тебѣ раскрыта библія Господня.
О, вечным медом полон Божий пчельник!
Обещанный источник не иссяк!
Но кто он миру? близкий или враг —
Таинственный и пасмурный отшельник?
Чем сам истерзан? Чем больна жена?
...Как души, повесть жуткая темна.
Небесные поля зарозовели,
Рассветный луч и в холоде хмелен.
Отшельник у серебряных икон
Еще дремал на старческой постели,
Но кто-то в окна золото забросил
И разбудил далеким плеском весел.
Душа пуста, и летний блеск недолог.
Все радует больного старика:
Кора деревьев, заросль тростника,
Беспутный червь и каменный осколок.
Как много жизней острый взор настиг
Зеленых, голубых и золотых!
И, распыляясь в дивном водомете,
Ты бьешься в лад с пыланьем мировым.
Пока язык вселенной уловим,
Отрава смерти не коснется плоти,
И если ты с любовью камень поднял,—
Тебе раскрыта библия Господня.
