Наконецъ, вечеромъ она осталась одна съ баронессой и потихоньку позвала се: „Мама“! Звукъ ея собственнаго голоса удивилъ ее, показался ей измѣнившимся.
Баронесса схватила ее за руку:
— Дочь моя, милая моя Жанна, дочка моя, ты узнаешь меня?
— Да, мама, но не слѣдуетъ плакать, намъ нужно о многомъ потолковать. Говорилъ ли тебѣ Жюльенъ отчего я кинулась бѣжать по снѣгу?
— Да, моя голубушка, у тебя была сильная, очень опасная горячка.
— Это не то, мама! Горячка со мной случилась потомъ. Но развѣ онъ не говорилъ тебѣ, отчего у меня сдѣлалась горячка и отчего я убѣжала?
— Нѣтъ, моя дорогая.
— Потому что я застала Розалію въ его постели.
Баронесса ласкала ее, думая, что она все еще бредитъ.
— Усни, моя голубушка, успокойся, постарайся уснуть!
Но Жанна упорно повторяла:
— Теперь я въ полномъ разсудкѣ, мама, и не говорю глупостей, какія, вѣроятно, говорила въ послѣднее время. Я какъ-то ночью почувствовала себя нездоровой и когда пошла искать Жюльена, Розалія лежала съ нимъ. Я обезумѣла отъ огорченія и кинулась бѣжать по снѣгу, чтобы броситься съ утеса.
Но баронесса повторяла:
— Да, моя голубка, ты была больна, очень больна!
— Ты говоришь совсѣмъ не то, мама! Я застала Розалію въ постели Жюльена и не хочу болѣе оставаться съ нимъ. Ты меня увезешь въ Руанъ и мы будемъ жить какъ прежде.
Баронесса, которой докторъ велѣлъ ни въ чемъ не противорѣчить Жаннѣ, отвѣчала:
