двигаться только въ потемкахъ, когда никто ничего не видитъ.
Какъ-то утромъ его нашли мертвымъ. Это было большое облегченіе.
Зима приближалась, и Жанна чувствовала непреодолимое отчаянье; не ту острую боль, которая раздираетъ сердце, но глухую, мертвящую тоску.
Никакое развлеченіе не оживляло ее, никому не было до нея никакого дѣла. Большая дорога, пролегавшая и вправо, и влѣво отъ дома, была обыкновенно безлюдна. Изрѣдка проносился рысью тильбюри съ краснощекимъ сѣдокомъ, блуза котораго вздувалась отъ вѣтра, образуя синій шаръ; иногда медленно проѣзжала телѣга, или виднѣлись вдалекѣ на горизонтѣ двѣ фигуры крестьянъ: мужчины и женщины, сперва совсѣмъ маленькія, которыя постепенно увеличивались, но потомъ, миновавъ домъ, опять уменьшались, представляясь, наконецъ, глазу не больше насѣкомыхъ, тамъ, на самомъ концѣ бѣлой линіи, тянувшейся вдаль, то подымаясь, то опускаясь по волнистой почвѣ.
Лишь только стала пробиваться травка, дѣвочка въ короткой юбкѣ проходила по утрамъ мимо воротъ, провожая двухъ тощихъ коровъ, которыя щипали траву вдоль рва большой дороги. Вечеромъ она возвращалась тѣмъ же медленнымъ шагомъ, слѣдуя за коровами.
Жаннѣ снилось каждую ночь, что она живетъ еще въ Тополяхъ, вмѣстѣ съ отцемъ и мамой, а иногда даже и съ теткой Лизонъ. Она переживала давно-прошедшее и забытое: ей казалось, что она поддерживаетъ мадамъ Аделаиду, гуляющую по своей аллеѣ. И каждое пробужденіе сопровождалось слезами.
Мысль о Полѣ не покидала ее. Она постоянно задавала себѣ вопросы: „Что-то онъ дѣлаетъ? Какъ себя чувству-
