гробъ до кладбища, онъ и я… смѣшно сказать… подумайте, онъ и я… и три лакея, больше никого. Онъ ревѣлъ какъ корова… Мы шли рядомъ, словно папенька съ сынкомъ. Потомъ мы возвратились домой и остались вдвоемъ.
Я думалъ: „Видно надо удирать безъ гроша“. У меня было ровно пятьдесятъ франковъ. Что же могъ я придумать, чтобъ отомстить за себя?
Онъ дотронулся до моей руки и сказалъ:
— Мнѣ нужно съ вами поговорить.
Я послѣдовалъ за нимъ въ кабинетъ. Онъ сѣлъ за столъ и, всхлипывая, сказалъ мнѣ, что онъ не желаетъ быть такимъ злымъ, какъ обѣщалъ матери. Просилъ меня не надоѣдать вамъ… — и чтобъ все осталось тайной между имъ и мною… Онъ предложилъ мнѣ билетъ въ тысячу… тысячу… тысячу франковъ. Но что же могъ сдѣлать съ тысячью франками такой человѣкъ какъ я?
Я замѣтилъ у него въ столѣ цѣлую кучу билетовъ. При видѣ этихъ бумажекъ у меня явилось желаніе поживиться ими. Я протянулъ руку, чтобы получить предлагаемое, но вмѣсто того, чтобы взять его подачку, я прыгнулъ на него, повалилъ на землю и сжалъ горло такъ, что онъ выпучилъ глаза; видя, что онъ кончается, я раздѣлъ его, связалъ, заткнулъ ему пасть, перевернулъ его и потомъ… ха, ха, ха!.. ну потомъ самымъ потѣшнымъ образомъ отомстилъ за васъ.
Филиппъ-Августъ кашлялъ, задыхался отъ удовольствія, и опять въ складкѣ его приподнятой губы, въ этомъ веселомъ и жестокомъ выраженіи, аббатъ узналъ прежнюю улыбку женщины, отъ которой онъ обезумѣлъ.
— Потомъ? — сказалъ онъ.
— Потомъ… ха… ха… ха… Въ каминѣ пылалъ огонь…
