— Значитъ, онъ разъигрываетъ роль молодого человѣка на костюмированныхъ балахъ?
— На всѣхъ, сударь, и возвращается ко мнѣ по утру въ очень непривлекательномъ видѣ. Видите ли, сожалѣніе о прошломъ манитъ его туда и заставляетъ напяливать на себя картонное лицо. Да, сожалѣніе, что онъ уже не тотъ и что прежнія побѣды для него невозможны.
Онъ спалъ теперь и начиналъ храпѣть. Она посмотрѣла на него съ состраданіемъ и прибавила:
— Ахъ! и пользовался же успѣхомъ этотъ человѣкъ! Больше чѣмъ можно повѣрить, больше любыхъ свѣтскихъ красавцевъ, всѣхъ теноровъ и всѣхъ генераловъ.
— Вотъ какъ! Чѣмъ же онъ занимался?
— О! Васъ это удивитъ, такъ-какъ вы не знавали его въ лучшіе дни. Я съ нимъ повстрѣчалась также на балѣ, — онъ всегда посѣщалъ ихъ.
Какъ я увидала его, такъ я и попалась — попалась какъ рыба на удочку.
— Онъ былъ хорошъ, сударь, хорошъ до того, что можно было заплакать, глядя на него: волосы черные, какъ вороново крыло, и завитой, и глаза — тоже черные, огромные, какъ окна. Ахъ, да! это былъ красавецъ. Онъ меня увезъ въ тотъ вечеръ съ собою и съ тѣхъ поръ я его больше не покидала, никогда, ни на одинъ день, несмотря на все! О! сколько онъ заставилъ меня пережить?..
Докторъ спросилъ:
— Вы обвѣнчаны?
Она просто отвѣчала:
— Да, сударь, безъ этого онъ меня прогналъ бы, какъ и другихъ. Я была его женою, его нянькою, всѣмъ, чѣмъ хотите… А онъ меня заставлялъ плакать… слезами, кото
