нимь вечеромъ всѣ они какъ-то особенно весело поужинали и начали бесѣдовать о томъ, о другомъ. Переходя отъ одного предмета къ другому добрались въ разговорахъ до своихъ женъ, оставшихся по домамъ и одинъ изъ нихъ сказалъ:
— Ужь не знаю, какъ тамъ поживаетъ моя супруга, а что касается до меня самого, то я не зѣваю, когда мнѣ попадается подъ руку хорошенькая дѣвчоночка; жена женой, а коли представляется случай развлечься то отчего же имъ не воспользоваться.
Другой сказалъ на это:
— И я тоже. Видите ли, — думаю я или не думаю о томъ, не развлекается ли моя супруга разными приключеніями, вѣрю я ей или нѣтъ — все равно она будетъ развлекаться, коли захочетъ. А коли такъ, что же мнѣ-то умничать? Какъ аукнется, такъ и откликнется!
И третій сказалъ что-то вродѣ того. Мало-по-малу всѣ единодушно сошлись на томъ, что оставшіяся дома жены не будутъ зря терять времена. Только одинъ изъ собесѣдниковъ, по имени Бернабо-Ломеллинъ, родомъ изь Генуи, утверждалъ противное; онъ увѣрялъ, что, благодаря особой милости Божіей, взялъ въ жены женщину, исполненную всѣхъ добродѣтелей, какія приличествуютъ не только женщинѣ, но даже рыцарю или оруженосцу, и другой такой женщины не найти во всей Италіи; что ома молода и красавица, ловка и проворна, и что въ какой угодно женской работѣ, въ рукодѣльяхъ, въ вышиваньи шелками и тому подобныхъ вещахь, — нѣтъ ей равной. Онъ утверждалъ, что никакой конюшій, никакой служитель не сумѣетъ лучше прислужить за господскимъ столомъ, чѣмь она, потому что она самая благовоспитанная, умная и добронравная женщина. Наконецъ — такъ утверждалъ счастливый мужъ — она умѣетъ ѣздить верхомъ, спускать ловчую птицу, читать, писать и считать лучше любого купца. Послѣ многихъ другихъ похвалъ онъ коснулся и того предмета, о которомъ у нихъ зашла рѣчь, и клятвенно утверждалъ, что не найти женщины болѣе вѣрной н цѣломудренной, чѣмъ его жена, если бы, по его словамъ, онъ десять лѣтъ подъ-рядъ или даже вѣчно оставался внѣ дома, то и тогда она не завела бы никакихъ шашней съ постороннимъ мужчиною.
Среди бесѣдовавшихъ былъ одинъ молодой купчикъ родомъ изъ Пьяченцы, но имени Амброджоло, который расхохотался во все горло надъ послѣдними словами Бернабо, и съ ироніею спросилъ у него, не пожаловалъ ли ему императоръ, въ видѣ особой милости, привилегію, которой не обладаетъ никто на свѣтѣ, кромѣ него. Бернабо, нѣсколько возбужденный, отвѣтилъ, что эта привилегія дана ему не императоромъ, а самимъ Богомъ, Который, дескать, будетъ посильнѣе всякаго императора. На это Амброджоло возразилъ:
— Бернабо, я нисколько не сомнѣваюсь, что ты твердо вѣришь въ то, что̀ говоришь. Но ты, какъ мнѣ кажется, мало углубляешься въ суть вещей; ибо, если бы вникъ въ дѣло какъ слѣдуетъ, то, будучи человѣкомъ неглупымъ, запримѣтилъ бы многое, что побуждало бы тебя разсуждать о такого рода вещахъ въ болѣе сдержанномъ тонѣ. А для того, чтобъ ты не подумалъ, что у всѣхъ насъ, разсуждавшихъ здѣсь о своихъ женахъ, онѣ какія-нибудь особенныя, не такія, какъ твоя, что мы только потому такъ о нихъ и думаемъ, а не на основаніи опыта и знанія истинной природы вещей, я намѣренъ побесѣдовать съ тобою на эту тему поподробнѣе. Постоянно слышишь, что мужчина самое благородное изъ
