вали здоровы, покидали своихъ заболѣвшихъ ближнихъ безъ помощи и этимъ подали примѣръ другимъ, которые, въ свою очередь, бросали ихъ на произволъ судьбы, когда они заболѣвали. И пусть бы еще оставляли безъ помощи сосѣдъ сосѣда, пусть бы знакомые и родственники избѣгали встрѣчъ и взаимныхъ посѣщеній. Но общее бѣдствіе породило такой ужасъ въ умахъ мужчинъ и женщинъ, что стали покидать братъ брата, дядя племянника, сестра брата, а зачастую даже жена мужа. Мало того и что еще невѣроятнѣе, даже отцы и матери бросали своихъ дѣтей, не хотѣли ихъ извѣщать и ухаживалъ за ними, словно они были имъ чужіе. Неимовѣрно большое число заболѣвшихъ обоего пола не могло получить ни откуда никакой помощи, развѣ только отъ сострадательныхъ друзей (а такихъ находилось очень немного) или отъ нанятыхъ слугъ, которые, движимые жадностью, принимали на себя уходъ за чумными за значительную плату. Но и такихъ охотниковъ находилось немного; притомъ же все это былъ народъ неотесанный и совершенно непривычный къ уходу за больными: они только и умѣли принять да подать, что требовалъ больной, да прибрать его, когда онъ умиралъ; многіе изъ нихъ заработывали хорошія деньги, но зато и сами умирали. Вслѣдствіе того, что больныхъ покидали ихъ родственники, друзья и сосѣди, а прислугу было трудно достать, вошла въ обычай неслыханная дотолѣ вещь: женщины, даже самыя красивыя, изъ хорошихъ семей, нимало не стѣснялись, заболѣвая, брать въ услуженіе мужчинъ, не разбирая, старъ человѣкъ или молодъ, и передъ ними, словно передъ женщинами, обнажали, въ случаѣ если болѣзнь къ тому побуждала, любую часть тѣла; у многихъ это послужило даже къ нѣкоторому упадку нравственности въ послѣдующее время, если только онѣ выздоравливали. Сколько умирало такихъ, которые, будь за ними надлежащій уходъ, вѣроятно, остались бы въ живыхъ. Между тѣмъ отъ недостатка ухода, при страшной силѣ заразы, въ городѣ умирало ежедневно такое множество народа, что страхъ бралъ даже слышавшихъ объ этомъ, а не только очевидцевъ.
Среди пережившихъ поневолѣ появились даже новые обычаи, шедшіе въ разрѣзъ съ прежними. Такъ, по давнему обычаю (и теперь еще соблюдаемому), въ жилище умершаго собирались женщины, родственники и сосѣди и оплакивали его вмѣстѣ съ домашними; передъ домомъ его сходились вмѣстѣ съ родными сосѣди и знакомые изъ согражданъ и духовенство, сообразно съ общественнымъ положеніемъ покойнаго; собравшіеся брали усопшаго на плечи и съ зажженными свѣчами и пѣснопѣніями несли его въ церковь, заранѣе имъ указанную. Какъ только чума вошла въ силу, это обыкновеніе было мало-по-малу совсѣмъ оставлено и замѣнено другимъ, новымъ. Умершаго не только не окружала толпа сошедшихся женщинъ, но многіе умирали и совсѣмъ одни-одинехоньки; рѣдкихъ покойниковъ сопровождали слезы и рыданія родственниковъ. Вмѣсто этого вошли въ обыкновеніе смѣхъ и шутки, да веселыя сборища; это обыкновеніе особенно пришлось по вкусу женщинамъ, которыя приняли его себѣ на здоровье, въ ущербъ ихъ врожденной сострадательности. Рѣдко чьи-либо останки провожали до церкви десять-двѣнадцать сосѣдей; но это были не почетные и уважаемые сограждане, а простые носильщики, вербовавшіеся среди простого народа, называвшіе себя могильщиками (becchini) и работавшіе за плату. Они поспѣшно относили покойника въ ближайшую церковь, а не въ ту, въ которой онъ самъ назначалъ свое отпѣваніе; четверо или шестеро духовныхъ съ немногими свѣчами провожали тѣло до первой попавшейся порожней могилы и, не особенно утомляя себя молитвословіями,
