весьма печалился, что душа такого человѣка, по неправотѣ его вѣры, должна быть обречена на гибель. Вотъ и началъ онъ его дружески убѣждать покинуть заблужденія іудейской вѣры и обратиться къ истинамъ христіанства, которое, какъ тотъ и самъ могъ видѣть, все болѣе и болѣе распространялось и процвѣтало, именно, по причинѣ его святости, тогда какъ іудейство, напротивъ, падало и угасало. Еврей отвѣчалъ, что не знаетъ другой вѣры, которая была бы-такъ полна святости и истины, какъ іудейская; что онъ въ этой вѣрѣ родился, въ ней намѣренъ жить и умереть, и что нѣтъ такой силы, которая его заставила бы измѣнить своей вѣрѣ. Джанотто этимъ не смущался. Спустя нѣсколько дней, онъ снова приступилъ къ нему съ убѣжденіями, стараясь показать ему въ самыхъ грубыхъ доводахъ, которыми такъ хорошо умѣютъ владѣть купцы, въ какомъ отношеніи наша вѣра лучше іудейской. Еврей былъ большимъ знатокомъ своего вѣроученія; однако, по дружбѣ ли, которую онъ питалъ къ Джанотто, или потому, что слова убѣжденія были внушены этому простоватому человѣку самимъ Духомъ Святымъ, только мало-по-малу онъ сталъ склоняться на доводы друга, хотя и продолжалъ упорствовать въ своей вѣрѣ. Но чѣмъ болѣе онъ противился, тѣмъ настойчивѣе дѣлался Джанотто. Наконецъ, еврей, побѣждённый этою настойчивостью, сказалъ ему:
— Ну, Джанотто, ты хочешь, чтобы я обратился въ христіанство; я и самъ отъ этого не прочь. Только прежде всего я хочу отправиться въ Римъ и тамъ видѣть того, кого ты называешь намѣстникомъ Божіимъ на землѣ, посмотрѣть на его дѣла и жизнь, а также взглянуть и на братьевъ его, кардиналовъ. И если они мнѣ представятся въ такомъ видѣ, что и по нимъ также, какъ по твоимъ словамъ, мнѣ станетъ, яснымъ, что ваша вѣра лучше нашей, я исполню обѣщанное. А если нѣтъ, — останусь, какъ былъ, іудеемъ!
Услыхавъ такое рѣшеніе, Джанотто глубоко опечалился и подумалъ про себя: «Пронали всѣ мои труды, исчезли всѣ надежды на его обращеніе. Поѣдетъ онъ въ Римъ, увидитъ тамъ своими глазами, какую гнусную и злодѣйскую жизнь ведетъ католическое духовенство, такъ не только не захочетъ обратиться въ христіанство, а, если бы уже былъ обращенъ, то вновь вернулся бы въ іудейство». И, обратясь къ Аврааму, онъ сказалъ:
— Другъ, охота тебѣ пускаться въ такой дальній и тяжелый путь; близко ли отсюда до Рима? И сколько такому богатому человѣку, какъ ты, грозитъ опасностей и на морѣ, и на землѣ? Развѣ здѣсь ты не можешь найти, кто окрестилъ бы тебя? А если у тебя есть какія-нибудь сомнѣнія насчетъ вѣры, которую я тебѣ изъяснялъ, то гдѣ же, какъ не здѣсь, найдешь ты столькихъ ученыхъ и умныхъ людей, которые могутъ дать тебѣ всякія разъясненія? По моему, твое путешествіе совсѣмъ напрасная затѣя. Подумай: вѣдь прелатовъ ты можешь и здѣсь видѣть такихъ же, какъ и тамъ, даже болѣе благочестивыхъ, потому что они окружаютъ верховнаго пастыря. Побереги лучше свои силы до другого раза, когда, предпримешь какое-нибудь странствованіе ко святымъ мѣстамъ, въ которое и я, пожалуй, отправлюсь вмѣстѣ съ тобою.
— Я вѣрю, Джанотто, — отвѣчалъ на это еврей, — что все, сказанное тобою, совершенно справедливо. Но, если ты хочешь, чтобы, я сдѣлалъ, о чемъ ты хлопочешь, то скажу тебѣ кратко, въ двухъ словахъ: — я долженъ ѣхать; иначе ничего не сдѣлаю!
Джанотто, видя, что рѣшеніе Авраама твердо, сказалъ ему:
— Ну, поѣзжай, добраго тебѣ пути!
