хлѣбъ и выпилъ вино, хотя въ это время на лицѣ его лежалъ отпечатокъ глубокаго презрѣнія. Затѣмъ, онъ проговорилъ нѣсколько словъ, дышавшихъ надменностью, задалъ нѣсколько вопросовъ, высказалъ нѣсколько совѣтовъ и выразилъ особенное желаніе повидать Гино. Къ нѣкоторымъ изъ замѣчаній аббата Гино отнесся какъ къ пустымъ словамъ и пропустилъ ихъ мимо ушей, на другія отвѣчалъ самымъ любезнымъ образомъ; въ заключеніе онъ сказалъ, что съ удовольствіемъ навѣститъ его, когда найдетъ малѣйшую возможность сдѣлать это. Онъ ушелъ и вернулся только на слѣдующее утро снова съ поджареннымъ хлѣбомъ и кубкомъ бѣлаго вина. Гино держалъ аббата на такой пищѣ, пока не замѣтилъ, что тотъ съѣлъ сухіе бобы, которые Гино тайкомъ приносилъ въ его комнату и оставлялъ въ ней какъ бы нечаянно. Замѣтивъ, что бобы исчезли, владѣлецъ замка сказалъ аббату, что Гино велѣлъ освѣдомиться о его здоровья. Аббатъ отвѣтилъ:
— Я былъ бы вполнѣ здоровъ, если бы вырвался отъ него и если бы могъ ѣсть посытнѣе. Его лекарство возбудило во мнѣ аппетитъ.
Гино велѣлъ приготовить прекрасную комнату; слуги аббата убрали ее вещами изъ захваченнаго обоза ихъ господина; на слѣдующій день Гино заказалъ великолѣпный пиръ, пригласивъ на него многихъ изъ служившихъ въ замкѣ и всю свиту аббата, самъ же утромъ прошелъ въ комнатку своего плѣнника и сказалъ ему:
— Вы чувствуете себя хорошо, святой отецъ, и потому вамъ пора выйти изъ лазарета.
Взявъ священника за руку, Гино отвелъ его въ приготовленную для него прекрасную комнату. Тамъ аббатъ съ удовольствіемъ увидѣлъ всю свою свиту. Гино ушелъ распорядиться насчетъ обѣда. Аббатъ разсказалъ своимъ спутникамъ, какую жизнь велъ онъ все это время; его приближенные говорили ему о почестяхъ, оказывавшихся имъ.
Когда настало обѣденное время, Гино угостилъ захваченныхъ имъ плѣнниковъ великолѣпными кушаньями и винами. Однако, Гино не открылъ аббату своего имени. Нѣсколько дней Гино великолѣпно угощалъ своихъ гостей. Наконецъ, онъ приказалъ снести въ одну залу всѣ вещи аббата и привести во дворъ, на который выходили окна этой комнаты, всѣхъ его лошадей до послѣдней клячи. Гино, пройдя къ аббату, освѣдомился о его здоровьи и спросилъ, въ состояніи ли онъ двинуться въ путь. Аббатъ отвѣтилъ, что совершенно поправился и чувствуетъ себя достаточно сильнымъ, но что ему было бы еще гораздо лучше, если бы онъ вырвался изъ рукъ Гино. Вмѣсто отвѣта ди Такко провелъ аббата въ ту залу, въ которой лежали всѣ его вещи, подвелъ къ окну, изъ котораго можно было видѣть его лошадей. Гино проговорилъ:
— Г-нъ аббатъ, не природная злоба сдѣлала Гино ди Такко разбойникомъ, грабящимъ проѣзжихъ, врагомъ папскаго двора! Онъ дворянинъ, страдалъ отъ бѣдности, былъ принужденъ покинуть свой домъ и защищать свою жизнь и независимость. Вотъ что превратило Гино ди Такко, то есть меня, въ непокорнаго, своевольнаго человѣка. Вы мнѣ кажетесь достойной, хорошей личностью, а потому я, вылечивъ васъ отъ болѣзни, не присвою ничего изъ имущества, принадлежащаго вамъ, какъ сдѣлалъ бы относительно всякаго другого, попавшаго ко мнѣ въ руки; я предоставлю вамъ самимъ вознаградить меня за мою услугу, отдавъ мнѣ какую угодно часть вашего имущества. Всѣ ваши вещи тутъ; лошадей вашихъ вы можете видѣть изъ этого окна. Дать мнѣ что-нибудь
