— Такъ-то вы праздникъ Господень встрѣчаете, а?..
Стойщики опѣшили, какъ-то сразу умолкли, и вдругъ почувствовалась тихая, тихая весенняя ночь, влажная, душная, тоскливая.
— Нестеръ!
Нестеръ, кряхтя и охая, какъ больной, поднялся на ноги, стащилъ привычнымъ жестомъ шапку, сложилъ скрюченныя ладони лодочкой.
— Бласлови, батюшка!
— Какой завтра день? — взвизгнулъ отецъ Ѳеофанъ.
— Прости, батюшка?..
— Праздникъ иль нѣтъ?:..
— Нe гнѣвись, отецъ... что-ужъ...
Стойщикъ стоялъ, протянувъ впередъ лодочку. Отецъ Ѳеофанъ взмахнулъ широкимъ рукавомъ рясы, но не преподалъ благословенья, a оттолкнулъ протянутую лодочку.
— Не достоинъ! — кинулъ онъ гнѣвно и шагнулъ въ глубь сарая.
— Который Устимка?
Изъ-за бочки выплыла фигура рослаго безусаго парня въ суконной поддевкѣ. Сжавъ въ одной рукѣ картузъ и балалайку, онъ другую — не зналъ, куда дѣть, и протянулъ впередъ для благословенья. Это вышло такъ неуклюже и смѣшно, что кто-то не выдержалъ и фыркнулъ.
— Чьей ты семьи, хулитель?
— Зи... Зи-ипуновскій... — нехотя тянулъ Устимка.
— Так-то вы праздник Господень встречаете, а?..
Стойщики опешили, как-то сразу умолкли, и вдруг почувствовалась тихая, тихая весенняя ночь, влажная, душная, тоскливая.
— Нестер!
Нестер, кряхтя и охая, как больной, поднялся на ноги, стащил привычным жестом шапку, сложил скрюченные ладони лодочкой.
— Бласлови, батюшка!
— Какой завтра день? — взвизгнул отец Феофан.
— Прости, батюшка?..
— Праздник иль нет?:..
— Нe гневись, отец... что уж...
Стойщик стоял, протянув вперёд лодочку. Отец Феофан взмахнул широким рукавом рясы, но не преподал благословенья, a оттолкнул протянутую лодочку.
— Не достоин! — кинул он гневно и шагнул в глубь сарая.
— Который Устимка?
Из-за бочки выплыла фигура рослого безусого парня в суконной поддёвке. Сжав в одной руке картуз и балалайку, он другую — не знал, куда деть, и протянул вперёд для благословенья. Это вышло так неуклюже и смешно, что кто-то не выдержал и фыркнул.
— Чьей ты семьи, хулитель?
— Зи... Зи-ипуновский... — нехотя тянул Устимка.
