еще очень боленъ и только съ большимъ трудомъ взбирался на мачту или устало опирался о штурвалъ, когда ему приходилось стоять у руля. Но хуже всего было то, что его духъ быль, повидимому, сломленъ. Онъ чуть не ползалъ передъ Волкомъ Ларсеномъ и унижался передъ Іогансеномъ. Не таково, однако, было поведеніе Лича. Онъ, какъ тигренокъ, ходилъ по палубѣ, открыто бросалъ взгляды, полные ненависти, на Волка Ларсена и Іогансена.
— Я еще доберусь до васъ, косолапый шведъ, — сказалъ онъ какъ-то вечеромъ Іогансену.
Боцманъ обругалъ его, а мгновеніе спустя какой-то тяжелый предметъ пролетѣлъ въ темнотѣ и съ трескомъ ударился о стѣну кухни. Послышалась еще брань и насмѣшливый смѣхъ, и когда все успокоилось, я осторожно прокрался на палубу и нашелъ въ стѣнѣ кухни тяжелый ножъ, воткнувшійся на цѣлый дюймъ. Нѣсколько минутъ спустя, боцманъ, ругаясь, пришелъ искать его, но я на слѣдующій день потихоньку возвратилъ его Личу. Онъ улыбнулся, когда я ему передалъ ножъ, но эта улыбка содержала въ себѣ гораздо больше искренней благодарности, чѣмъ то множество словъ, какими въ такихъ случаяхъ обмѣниваются люди моего класса.
Оказалось, что я единственный на шхунѣ человѣкъ, у котораго не было никакихъ счетовъ ни съ кѣмъ и къ которому всѣ относились хорошо. Возможно, что охотники только терпѣли меня, но Смокъ и Гендерсонъ, выздоравливавшіе отъ своихъ ранъ, качаясь цѣлые дни и ночи въ своихъ гама-
