ственнаго крика, когда кишки ходятъ, ходятъ, словно по нимъ продирается крыса. Если бы я завтра сталъ президентомъ Соединенныхъ Штатовъ, я все же не могъ бы наполнить свой желудокъ за то время, когда онъ былъ пустъ… Эхъ, я знаю, что мнѣ уже съ самаго рожденія было суждено только страдать, и я уже настрадался за десятерыхъ. Въ Гаванѣ и въ Нью-Орлеанѣ я схватилъ желтую лихорадку, на Барбадосѣ чуть не умеръ отъ кори, въ Гонолулу — отъ оспы, въ Уналяскѣ — отъ плеврита, въ Шанхаѣ мнѣ переломали обѣ ноги, а въ Санъ-Франциско — три ребра. А теперь я опять чувствую, что всѣ ребра у меня переломаны… Къ вечеру я буду харкать кровью… А вы говорите, что все будетъ хорошо… Кто сдѣлаетъ, чтобы было хорошо? Богъ? Богъ должно быть ненавидѣлъ меня, когда завербовалъ меня для плаванья по этому проклятому свѣту…
Такія тирады противъ судьбы продолжались цѣлый часъ; затѣмъ онъ приступилъ къ своей работѣ, охая и прихрамывая, и въ его глазахъ свѣтилась глубокая ненависть ко всему живущему. Его діагнозъ относительно себя былъ, однако, вѣренъ, потому что ему вдругъ становилось дурно и его рвало кровью; повидимому, онъ жестоко страдалъ. Какъ онъ говорилъ, Богъ слишкомъ его ненавидѣлъ, чтобы дать ему умереть, ибо, въ концѣ концовъ, онъ поправился, хотя сталъ еще болѣе озлобленнымъ.
Нѣсколько дней спустя Джонсонъ тоже выползъ на палубу и принялся за свою работу. Онъ былъ
