къ другимъ. Обыкновенно я говорю нерѣшительно, но на этотъ разъ я отбросилъ всѣ стѣсненія и рѣзалъ правду въ глаза, пока онъ не эарычалъ. Темное, загорѣлое лицо его совершенно почернѣло отъ гнѣва, и глаза засверкали. Въ нихъ теперь ужъ не было ни ясности, ни здраваго смысла — ничего, кромѣ страшной, безумной ярости. Я видѣлъ въ нихъ волка, и при этомъ волка бѣшенаго.
Онъ подскочилъ ко мнѣ и, захрипѣвъ, схватилъ мою руку. Я пытался вырвать ее, хотя и дрожалъ отъ страха; но сила этого человѣиа была слишкомъ велика для моихъ усилій. Онъ схватилъ мою руку одной только рукою но, когда онъ сжалъ ее, я закричалъ отъ боли. Ноги мои подкосились; эта пытка была невыносима: мнѣ казалось, что мои мускулы совершенно размозжены.
Онъ, повидимому, пришелъ въ себя, потому что въ его глазахъ мелькнулъ свѣтъ сознанія и онъ, съ короткимъ смѣхомъ, похожимъ на рычаніе, выпустилъ мою руку. Я упалъ на полъ и почти потерялъ сознаніе; а онъ между тѣмъ закурилъ сигару и сталъ наблюдать меня, какъ кошка наблюдаетъ мышь. Корчась отъ боли, я замѣтилъ въ его глазахъ то любопытство, которое я такъ часто видѣлъ въ нихъ, то удивленіе и недоумѣніе, тотъ вопросъ, который всегда свѣтился въ нихъ по отношенію ко всему, что происходило вокругъ него.
Я, наконецъ, поднялся на ноги и кюе-какъ доползъ до трапа. Благопріятная погода кончилась и мнѣ ничего больше не оставалось, какъ
