сквозь который клубился туманъ; пустые бархатные диваны съ оставленными на нихъ пакетами, саквояжами, зонтиками и плащами; помню толстаго господина, который читалъ мою статью и который теперь съ пробковымъ поясомъ вокругъ таліи и съ журналомъ въ рукѣ, спрашивалъ меня монотонно и настойчиво, думаю ли я, что есть опасность, и, наконецъ, особенно ясно помню кричавшихъ и визжавшихъ женщинъ.
Эти крики больше всего дѣйствовали мнѣ на нервы. Они дѣйствовали на нервы также и краснолицему человѣку, ибо передъ моими глазами проносится еще одна картина, которая никогда не изгладится изъ моей памяти: толстый господинъ засовываетъ журналъ въ карманъ своего пальто и съ любопытствомъ оглядывается вокругъ; безпорядочная толпа женщинъ съ перекошенными, блѣдными лицами и открытыми ртами визжитъ, какъ хоръ грѣшниковъ въ аду, а мой случайный спутникъ, съ багровымъ отъ гнѣва лицомъ, простираетъ руки надъ ихъ головами, точно готовясь поразить ихъ громомъ и кричитъ: «Замолчите! Да замолчите же!»
Помню, что эта сцена вдругъ заставила меня расхохотаться; всеобщая истерика охватила и меня; вѣдь это были женщины близкія мнѣ по духу, какъ моя мать и сестры, и онѣ были охвачены страхомъ смерти и не хотѣли умирать. И я помню, что звуки, которые онѣ издавали, напомнйли мнѣ визжанье поросятъ подъ ножомъ мясника, и мнѣ стало страшно отъ яркости этой аналогіи. Эти женщины, способныя на самыя
