ошеломленъ, какъ ребенокъ, дрошащій отъ страха передъ строгимъ учителемъ.
— Кто васъ кормитъ?
— У меня есть средства, — отвѣтилъ я глупо и чуть не прикусилъ себѣ языкъ отъ злости. — Но, простите, все это не имѣетъ никакого отношенія къ тому, о чемъ я, собственно, хотѣлъ говорить съ вами.
Но онъ не обратилъ никакого вниманія на мое возраженіе.
— А кто ихъ добылъ? А? Я такъ и думалъ. Вашъ отецъ? Вы висите на ногахъ умершаго человѣка. У васъ никогда не было ничего своего. Вы сами не могли бы прожить ни одного дня собственными средствами и ничего достать, чѣмъ бы набить себѣ желудокъ. Покажите мнѣ вашу руку.
Прешде чѣмъ я успѣлъ сообразить что дѣлать, онъ сдѣлалъ два шага по направленію ко мнѣ, схватилъ мою правую руку и сталъ ее разсматривать. Я попробовалъ отнять ее, но его пальцы безъ всякаго видимаго усилія сжимали ее все крѣпче и крѣпче, пока я не почувствовалъ, что онъ скоро мнѣ ее раздавитъ. При такихъ обстоятельствахъ было трудно сохранить свое достоинство. Я не могъ ни бороться, ни вырывать ее какъ школьникъ; но не могъ также броситься на это чудовище, такъ какъ ему стоило только повернуть мою руку, чтобы сломать ее. Мнѣ ничего не оставалось дѣлать, какъ только стоять и терпѣливо переносить это оскорбленіе. Но въ то же время я успѣлъ замѣтить, что карманы умершаго матроса были опорожнены, и содержимое ихъ лежало да палубѣ,
