отдѣлило его отъ міра глухою стѣною. Глаголь «дѣлать» ушелъ изъ его лексикона, оставался только глаголь «быть», но быть только въ полной неподвижности. У него осталась воля, но не было возможности претворить ее въ дѣйствіе. Духъ его остался живымъ и бодрымъ, но плоть совершенно умерла.
Хотя я снялъ съ него наручники, мы никакъ не могли привыкнуть къ мысли, что онъ безпомощенъ. Намъ онъ казался полнымъ силы. Мы не знали, чего намъ ожидать отъ него, какое страшное дѣло онъ могъ еще придумать. Такое настроеніе было результатомъ нашего прежняго опыта съ нимъ, и въ этотъ день мы принялись за работу въ очень тревожномъ состояніи.
Послѣ многихъ трудовъ мнѣ, наконецъ, удалось поднять на бортъ самую длинную рею — длиною въ сорокъ футовъ. При помощи лебедки я поднялъ ее почти перпендикулярно, прикрѣпилъ къ ножницамъ и получилъ такимъ образомъ триножникъ въ сорокъ футовъ высоты. При такихъ условіяхъ я уже могъ поднять нижнія полумачты достаточно высоко, чтобы вставить ихъ на мѣсто. Два дня спустя фокъ-мачта лежала на палубѣ, ея нижній конецъ я обтесалъ — правда, такъ неаккуратно, словно его обгрызла какая-нибудь гигантская мышь — но зато онъ свободно входилъ въ свое отверстіе на палубѣ.
Между тѣмъ съ Волкомъ Ларсеномъ случился второй ударь. Онъ начиналъ терять голосъ и только временами могъ еще говорить. Какъ онъ выражался, его фонды то слегка поднимались,
