марсели и клевера и кстати закрѣпить фоки. Надо ждать зюдъ-оста.
Вмигъ дѣло закипѣло; Іогансенъ отдавалъ приказанія и команда травила и отдавала всевозможные тросы, которые я, какъ не морякъ, конечно, не могъ разобрать. Но меня поражала больше всего безсердечность всего этого. Умершій человѣкъ, зашитый въ парусину, съ мѣшкомъ угля, привязаннымъ къ ногамъ, былъ только ничтожнымъ эпизодомъ, инцидентомъ, который уже окончился и забытъ, и судно попрежнему шло впередъ и на немъ попрежнему кипѣла привычная работа. Никого, повидимому, это не огорчало. Охотники смѣялись новой шуткѣ Смока; матросы травили тросы и крѣпили паруса, а двое изъ нихъ карабкались наверхъ; Волкъ Ларсенъ изучалъ облачное небо на подвѣтренной сторонѣ; а мертвецъ, такъ непристойно умершій и непристойно погребенный, опускался все глубже и глубже на дно морское…
Тогда-то я вполнѣ понялъ всю жестокость моря, всю его безжалостность и неумолимость. Жизнь показалась мнѣ дешевой, мишурной вещью, грубо животнымъ, безсмысленно копошащимся комкомъ грязи. Я держался за бортъ, закрытый отъ всѣхъ вантами и смотрѣлъ на унылыя, пѣнящіяся волны, на низко свисавшій туманъ въ отдаленіи, за которымъ скрывался Санъ-Франциско и берега Калифорніи. Временами налеталъ шквалъ, и тогда я съ трудомъ могъ различать что-нибудь. А, это странное судно, съ этими страшными людьми, гонимое вѣтромъ по морю и непрестанно пры-
