въ его глазахъ я вдругъ увидѣлъ его таинственную душу. Но это была иллюзія. Повидимому, никто не могъ заглянуть глубоко въ душу Ларсена или, вообще, увидѣть ее — въ этомъ я убѣжденъ. Это была очень замкнутая душа, какъ я потомъ узналъ, которая никогда не снимала маски и только иногда, въ рѣдкіе моменты, дѣлала видъ, что снимаетъ маску.
— Я видау безсмертіе въ вашихъ собственныхъ глазахъ, — сказалъ я, не прибавляя «сэръ» въ видѣ опыта, ибо я думалъ, что интимность разговора разрѣшаетъ это. И онъ не обратилъ на это вниманія.
— Вы хотите сказать, что видите въ моихъ глазахъ что-то живое; но это вовсе не значитъ, что оно должно жить вѣчно.
— Я прочелъ больше, чѣмъ это, — продолжалъ я смѣло.
— Въ такомъ случаѣ вы прочли сознательность. Вы прочли сознаніе жизни, сознаніе того, что она жива; но опять-таки не больше, не безконечность жизни.
Какъ ясно онъ мыслилъ, и какъ хорошо онъ выражалъ то, что думалъ. Поглядѣвъ нѣкоторое время на меня съ любопытствомъ, онъ повернулъ голову и сталъ глядѣть на свинцовое море противъ вѣтра. Глаза его вдругъ стали мрачны, и линіи рта сдѣлались строже и жестче. Онъ, очевидно, пришелъ въ пессимистическое настроеніе.
— Да и къ чему это? — спросилъ онъ вдругъ рѣзко, обернувшись ко мнѣ. — Если я безсмертенъ, то для чего?
