Я опѣшилъ. Какъ я могъ объяснить этому человѣку свой идеализмъ? Какъ я могъ выразить словами то, что я только чувствовалъ, То, что только, какъ музыка, слышанная во снѣ, чувствуется, сознается, но не можетъ быть передано словами.
— Во что, въ такомъ случаѣ, вы вѣрите? — спросилъ я.
— Я вѣрю въ то, что жизнь невозможная нелѣпость, — тотчасъ же отвѣтилъ онъ. — Она точно дрожжи или ферментъ — вещь, которая движется и можетъ двигаться минуту, часъ, годъ, сотню лѣтъ, но которая въ концѣ-концовъ перестаетъ двигаться. Большіе ѣдятъ маленькихъ, чтобы продолжать двигаться, сильные ѣдятъ слабыхъ, чтобы сохранить свою силу. Счастливецъ ѣстъ больше другихъ и движется дольше, — вотъ и все. Что вы можете сдѣлать хотя бы вотъ изъ этихъ?
Онъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ рукой въ сторону нѣсколькихъ матросовъ, которые копошились среди снастей и веревокъ посрединѣ судна.
— Они движутся; но точно также движется и медуза. Они движутся для того, чтобы ѣсть, чтобы потомъ опять двигаться. Вотъ и вся ихъ жизнь. Они существуютъ для своего брюха, а брюхо дано имъ для нихъ. Это кругъ, изъ котораго нѣтъ выхода, да они его и не ищутъ. Въ концѣ-концовъ они останавливаются, перестаютъ двигаться — это и есть смерть.
— У нихъ есть мечты… — перебилъ я, — свѣтлыя, лучезарныя мечты…
