„Отважный“. Солнце пряталось подъ черными клочко-ватыми облаками, и безъ него штормъ казался еще страшнѣй и грознѣй, одиночество—еще безотраднѣе.
И со спущенными брамъ-стеньгами и подъ штормовыми парусами „Отважный“, казалось, метался, словно затерянный и обреченный на гибель.
Но крѣпкій корветъ не давался грохотавшему и бѣсновавшемуся старику-океану. Онъ стремительно взлеталъ на волны и опускался съ нихъ, отряхиваясь, словно громадная птица, отъ гребней волнъ, врывавшихся на бакъ. Онъ вздрагивалъ отъ ударовъ волны и уходилъ отъ смертельнаго савана. Злобная она обрушивалась сзади кормы.
И капитанъ, строгій и напряженный, не спускавшійвозбужденныхъ сверкавшихъ глазъ съ носа „Отважнаго“, только покрикивалъ въ рупоръ рулевымъ у штурвала подъ мостикомъ.
— Не зѣвать... Право... Такъ держать!
Штормъ улеталъ дальше. Матросы облегченно крестились. Капитанъ уходилъ въ каюту отсыпаться.
Было въокеанѣ только „свѣжо“, какъговорятъ моряки про сильный вѣтеръ, не доходящій до силы шторма.
И „Отважный“ подъ зарифленными парусами, раскачиваясь съ бока на бокъ, несся въ бакштагъ узловъ по двѣнадцати.
Только будто сѣдой бурунъ съ шумомъ разсыпался подъ носомъ „Отважнаго“, и онъ вздрагивалъ и поскрипывалъ отъ быстраго хода.
Вахтенный офицеръ наблюдалъ зарулевыми. Стоялъ на мостикѣ и старшій офицеръ... Какъ бы не оплошалъ молодой мичманъ!
Кругомъ все то же. Океанъ да небо, то грозные, то милостивые, но ни разу не ласковые.
— „Очертѣло!“—все чаще и чаще говорили на бакѣ матросы.
