го, какъ на божка. А вѣдь далъ мнѣ слово... Какой несимпатичный человѣкъ!..
А „Васенька“ въ эту минуту воскликнулъ, весь вспыхивая, со слезами на глазахъ:
— Ваша теорія о женщинахъ безнравственна... позорна. Да... позорна. И вообще ваши взгляды... возмутительны... Я долженъ это сказать... Обязанъ... Мы, флотскіе, —аристократы, а другіе — плебеи!? Нѣтъ... Неправда...
— Прежде выучитесь говорить прилично и избавьте меня отъ вашихъ пылкихъ изліяній... Не обидно, а... неостроумно. Изливайтесь своимъ единомышленникамъ, — разсчитанно отчеканивалъ медленно и тихо Байдаровъ и съ презрительной и уничтожающей усмѣшкой взглянулъ на Сойкина.
Петръ Васильевичъ бросилъ котлету изъ мясныхъ консервовъ и, стараясь побороть волненіе, проговорилъ:
— Васенька! ну что вы ершитесь... И то жарко, а вы... горячитесь... какой вы спорщикъ, голубчикъ? Вы все; „трахъ“ да „трахъ“, а Николай Николаевичъ прехладнокровно раздѣлываетъ васъ для своего удовольствія... Какъ, молъ, вы пижонисто волнуетесь... У Николая Николаича вѣдь оригинальные взгляды, а у насъ съ вами попроще-съ... Такъ зачѣмъ зря входить въ ражъ, Васенька, и выпаливать рѣзкія слова, точно на ссору лѣзете... Скоро Батавія, а вы... Въ каютъ-компаніи и вдругъ ссоры... Нечего сказать хорошо будетъ плаваніе на „Отважномъ“!.. Будьте снисходительны, Васенька... Ну, хоть для меня... ни гу-гу больше... Присаживайтесь-ка ко мнѣ. Угощу лимонадомъ... Вы любите, Васенька... Вѣстовой! Василію Аркадьевичу лимонаду. И Степану Ильичу подать... Онъ любитъ!—говорилъ, слегка заикаясь отъ волненія, Петръ Васильевичъ и съ тревожной лаской взглянулъ, на блѣднаго молодого
