Страница:Д. Н. Мамин-Сибиряк. Полное собрание сочинений (1915) т.1.djvu/11

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


VI

его, какое это ужасное мѣсто —„высшее отдѣленіе“ училища—отчаянная бурса, рассказалъ о всѣхъ вообще училищныхъ порядкахъ.

Не долго думая, отецъ увезъ сына обратно домой, гдѣ Дмитрій Наркисовичъ, по его словамъ, провелъ цѣлыхъ два года „безъ опредѣленныхъ занятій“. Онъ часто короталъ время въ одиночествѣ, и его единственнымъ удовольствіемъ были книги, сводилъ кое-какія знакомства, отдавался созерцанію природы. Особенно занимали его горы, „милыя зеленыя горы“, которыя такъ мастерски изображены въ разныхъ его разсказахъ и которыя онъ наблюдалъ, изучалъ съ самаго дѣтстіва изъ оконъ родительскаго дома, а позднѣе—непосредственно среди нихъ, когда изъ бурсы пріѣзжалъ на каникулы лѣтомъ. Когда юный Маминъ жилъ дома, онъ часто слышалъ объясненія отца, говорившаго, что дальнія горы уже въ Азіи, и что семья живетъ на самой граиицѣ. Дѣло въ томъ, что старый деревянный домъ о. Наркиса смотрѣлъ на площадь пятью большими окнами и былъ замѣчателенъ тѣмъ, что съ одной стороны окно выходило въ Европу, а съ другой — въ Азію. Водораздѣлъ Уральскихъ горъ находился лишь верстахъ въ четырнадцати. Въ „границѣ“ для чуткаго ребенка заключалось что-то особенно таинственное, раздѣлявшее два совершенно несоизмѣримыхъ міра. На востокѣ горы были выше и красивѣѳ, „но,— говорить Маминъ,— я любилъ больше западъ, который совершенно прозаически заслонялся невысокой горкой, Конкурниковой. Въ дѣтствѣ я любилъ подолгу сидѣть у окна и смотрѣть на эту гору. Мнѣ казалось иногда, что она точно сознательно загораживала собой всѣ тѣ чудеса, которыя мерещились дѣтскому воображенію на таинственномъ далекомъ западѣ... Востокъ не давалъ ничего, и въ дѣтской душѣ просыпалась, росла и назрѣвала таинственная тяга именно на западъ“...

Едва ли кто-нибудь изъ нашихъ писателей такъ любилъ и съ такимъ пламеннымъ чувствомъ зарисовывалъ свои родныя мѣста, какъ Маминъ. Въ своихъ воспоминаніяхъ онъ говоритъ не безъ восторга: „Милыя зеленыя горы!.. Когда мнѣ дѣлается грустно, я уношусь мыслью въ родныя зеленыя горы; мнѣ начинаетъ казаться, что и небо тамъ выше и яенѣе, илюди такіе добрые, и самъ я дѣлаюсь лучше. Да, я опять хожу по этимъ горамъ, подиимаюсь на каменистыя кручи, спускаюсь въ глубокіе лога, подолгу сижу около горныхъ ключиковъ, дышу чуднымъ горнымъ воздухомъ, напоеннымъ ароматами горныхъ травъ и цвѣтовъ, и безъ конца слушаю, что шепчетъ столѣтній лѣсъ...“ Намѣренно остановились мы на этихъ впечатлѣніяхъ Мамина-ребенка, на его любви къ роднымъ горамъ. Мы хотимъ отмѣтить, что съ самаго дѣтетва ему въ сильной степени было присуще созерцаніе природы, проникновеніе ею. Онъ до самозабвемія увлекался красотой и силой Урала и Пріуралья, этой горной областью, прорѣзывающей величественныя степи двухъ частей свѣта и таящей въ себѣ неисчислимыя сокровища мннераловъ, металловъ, драгоцѣнныхъ представителей ископаемаго царства и, словно пушистымъ необъятнымъ ковромъ, укрытой вѣчно-зелеными хвойными лѣсами высочайшей цѣшюсти, словомъ, обладающей такими неисчислимыми богатствами, какихъ нѣтъ ни въ одной европейскоя странѣ. Да и красоты, подобныя Уралу, въ Европѣ врядъ ли найдешь. Вдоль и поперекъ исходилъ Маминъ эту волшебную нашу страну еще въ юности и замиралъ отъ восторга при видѣ живописныхъ мѣстъ, на каждомъ шагу твердящихъ о присутствіи въ природѣ ея вдохновеннаго Творца. Результатомъ и ранняго и дальнѣйшаго созерцанія русской неизсякаемой сокровищницы явился тотъ дивно исполненный фонъ, на которомъ Маминъ горячими красками написалъ свои картины жизни Урала, заводскаго быта, оригинальнаго, безконечно разнообразнаго, въ связи съ его недавнимъ прошлымъ и настоящимъ,— быта, отъ котораго вѣетъ чѣмъ-то сказочнымъ, Впечатлѣнія Мамнна были такъ сильны, неизгладимы, такъ врѣзались въ его памяти, такъ проникся онъ ими, что не могъ не вложить всю душу свою въ богатыя содержаніемъ, изумительными подробностями и блестящія по колориту свои поэмы въ прозѣ: „Три конца“, „Горное гнѣздо“, „Хлѣбъ“, „Золото“, „Приваловекіе милліоны“, „Братья Гордѣевы“, „Бойцы“, „Самоцвѣты“, и въ длинный рядъ „Уральскихъ разсказовъ“, даже небодьшихь набросковъ, гдѣ дѣйствуетъ все тотъ же родной, близкій сердцу его Уралъ.

Пробывъ два года дома (1865—1866), Маминъ вторично отправился въ екатеринбургское духовное училище, въ ту же отвратительную бурсу, гдѣ ждали его всевозможныя треволненiя и куда онъ ѣхалъ съ гнетущей тоской, благодаря воспомнманіямъ, оставшимся у него отъ перваго cоприкосновенія съ этой самой бурсой. Поэтому вторая поѣздка Мамнна переживалась имъ съ болѣе острымъ чувствомъ и оставила по себѣ болѣе глубокій слѣдъ. Какъ бы то ни было, по Маминъ окончилъ бурсу, перешелъ оттуда въ пермскую духовную семинарiю, а затѣмъ начинается уже петроградскій періодъ его жизни. Будучи семинаристомъ, Дмитрій Наркисовичь нѣсколько разъ предпринималъ поѣздки по рѣкѣ Чусовой, которую онъ очень любилъ. Сестра Мамина, Елизавета Наркисовна (въ бракѣ Удинцева), вспоминаетъ о двухъ поѣздкахъ брата по Чусовой; одна продолжалась цѣлую недѣлю. Ѣздилъ онъ вмѣстѣ съ братомъ своимъ Николаемъ, доѣхалъ до Левшина, а оттуда отправился на лошадяхъ въ Пермь. Въ другой разъ ѣздилъ съ тѣмъ же братомъ въ августѣ съ такъ называѳмымъ „лѣтнимъ караваномъ“. Плыли на полубаркѣ, нагруженной демидовской мѣдью,