— 13 —
Конечно, все устроилось только при благосклонномъ содѣйствіи кучера Якова, у котораго въ машинной была рука въ лицѣ конюха Паньши, молодого, но очень угрюмаго мужика.
— Что его смотрѣть? — угрюмо заявлнлъ Паньіна.— Не звѣрь какой... Стража изъ двухъ казаковъ была подкуплеиа, кажется, гривенникомъ. Савка лежалъ въ узенькой каморкѣ, скупо освѣщенной маленькимъ оконцемъ. Онъ для безопасности былъ въ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ. Мы смотрѣли на знаменитаго разбойника въ маленькое оконце въ толстой двери. Я былъ даже огорченъ, что Савка, кромѣ простой кумачной рубахи и плисовыхъ шароваръ, ничѣмъ не отличался отъ другихъ мужиковъ. Ему было лѣтъ сорокъ. Лицо самое обыкновенное, съ самой обыкновенной русой бородкой. Мы, кажется, его разбудили, и Савка сѣлъ на своей лавкѣ, гремя кандалами.
— Что вамъ надо? - глухо спросилъ оyъ, глядя исподлобья.
Намъ почему-то сдѣлалось страшно, и мы бѣжали сfмымъ позорнымъ образомъ. Самымъ ужасньмъ были, конечно, кандалы.
Слѣдователь выждалъ воскресенья, когда фабрика не работала, чтобы отправить Савку съ большой помgой. День бьлъ солнечиый, горячій. Вся площадь передъ конторой покрылась yародомъ. Казачья полусотня вьстроилась передъ воротами, откуда должны были вывезти Савку. Для пущаго эффекта Николай Пванычъ нарочно затянулъ моментъ отправки. Всѣ видѣли, какъ онъ сидѣлъ въ господскомъ домѣ у окна и преспокойно пилъ чай стаканъ за стаканомъ.
Собравшійся на площади народъ велъ себя очень сдержанно. Ни громкаго галдѣнья, ни движѣнія, ни смѣха.
Наконецъ слѢдовятѣль махнулъ въ окнѣ бѣлымъ платкомъ, что служило сигналомъ къ выстунленію. Казаки выстроились въ двѣ шеренги, ворота растворились, и въ нихъ выѣхала простая крестьянская телѣга, на которой сидѣлъ Савка. Руки у него были прикованы къ грядкамъ тёлѣги. Онъ былъ бѣзъ шапки и низко раскланивался на обѣ стороны. Онъ былъ страшно блѣденъ.
— Братцы, простите...
Толпа замерла. И только одинъ голосъ крикнулъ точно изъ-подъ земли:
— Богъ тебя проститъ, Савелій Тарасычъ!..
На площади телѣга остановилась, поджидая, когда выѣдетъ изъ господскаго дома слѣдовательскій экипажъ. Казаки раздвинули толпу и, когда показался экипажъ, началась джигитовка. Казаки были рады оставить это раскольничье гнѣздо и выдѣлывали на своихъ низѣнышхъ лошаденкахъ чудеса эквилибристики. Появлѣнiе самого Николая Иваныча было встрѣчено залпомъ.
Я помню, какъ вся процессія тронулась впередъ, а надъ толпой точно плыла краснымъ цятномъ кланявшаяся фигура Савки. Картина получилась самая импонирующая... Задніе ряды зрителей глухо роптали. Гдѣ-то слышалось подавленное бабье причытанье.
— Ничего, уйдетъ, — рѣшительпо заявлялъ какой-то сѣдой старикъ съ длинной палкой въ рукахъ. — Вотъ ужо Савелій Тарасычъ скажетъ имъ свое словечко...
Лѣтъ черезъ двадцать мнѣ пришлось заглянуть въ родное гнѣздо. Тѣ же зеленыя горы кругомъ, та же фабрика, тѣ же заводскія улицы... Только заводская контора прѣдставляла уже развалину. Я зашелъ во дворъ. „Машинная“ еще сохранилась, но была заколочена наглухо. Въ ней никто не нуждался больше.
