— 205 —
такъ же высоко поднималось надъ ней, такъ же паслись по ней косяки киргизскихъ лошадей, а Гольдзейнъ позванивала своимъ серебромъ.
Хорошо жилось Баймагану. Всего у него было много, а когда надоѣдало сидѣть дома, онъ уѣзжалъ куда-нибудь въ гости. У богатыхъ людей много хорошихъ знакомыхъ. Когда было лѣнь ѣхать, Баймаганъ по цѣлымъ днямъ лежалъ въ кошѣ и думалъ о разныхъ разностяхъ. Всего лучше ему дѣлалось, когда онъ вспоминалъ про свое дѣтетво. Да, Баймаганъ выросъ у стараго Хайбибулы, какъ бездомная собачонка: сиалъ подъ открытымъ небомъ и питался объѣдками, вмѣстѣ съ хозяйскими собаками. Когда варили маханъ или салму[1], Баймаганъ только облизывался издали и былъ радъ, если на его долю доставалась обглоданная косточка, которую бросала ему добрая Ужина. Эти воспомипанія дѣлали настоящее еще пріятнѣе, и Баймаганъ нарочно приглашалъ Хайбибулу ѣсть салму, чтобы вспомнить про старое. Однажды, когда они вдвоемъ сидѣли около чугуннаго котла съ салмой, старикъ хитро подмигнулъ, указывая головой на дочь.
— Ты ничего не замѣчаешь, Баймаганъ?—прошамкалъ онъ. — Нѣтъ, а что?..
— А ничего, такъ... Будто Гольдзейнъ у тебя постарѣла. Она будетъ вылитая Ужина. Вотъ увидишь... А Макенъ молодѣетъ. Впрочемъ, не чужихъ женъ нехорошо заглядываться... Я такъ сказалъ. Ну, прощай...
Эти слова глубоко запали въ душу Баймагана, хотя онъ старался о пихъ совсѣмъ не думать. Разъ онъ больно прибилъ Гольдзейнъ и, когда она стала плакать въ своемъ углу, онъ занесъ-было руку съ нагайкой, чтобы ударить ее по спинѣ, но взглянулъ на ея заплаканное лицо, испуганные глаза — и рука съ нагайкой безсильно опустилась сама собою: на него смотрѣла старая Ужина, а Гольдзейнъ, красавицы Гольдзейнъ больше не было.
Баймаганъ началъ часто напиваться кумысомъ, билъ жену и все ходилъ около коша, чтобы хоть издали посмотрѣть на Макенъ. Урмугуза онъ нарочно посылалъ въ дальнія киргизскія стойбища съ разными порученіями, чтобы не стыдно было заходить въ его старый кошъ подъ разными предлогами.
Макенъ стала прятаться отъ Баймагана, а это еще больше разжигало въ немъ кровь. Чтобы показать ей свою любовь, Баймаганъ не упускалъ случая на ея глазахъ бить Гольдзейнъ по чему попало, а потомъ отнялъ у жены всѣ украшенія и спряталъ ихъ въ свой супдукъ. Кривого Газиза онъ поилъ самымъ хорошимъ кумысомъ и называлъ дядей. А Гольдзейнъ отъ побоевъ и слезъ дѣлалась все больше похожей на свою мать, и Баймаганъ старался не смотрѣть на нее.
„Надо избыть Урмугуза, а потомъ я женюсь на Макенъ, когда она останется вдовой,—подумалъ Баймаганъ.—Гольдзейнъ пусть служитъ ей, какъ раба..."
VIII.
Урмугуза не стало. Много такъ пропадаетъ въ степи. Чужіе люди обвиняли Баймагана, что онъ подослалъ убійцъ къ своему работнику, а самъ женился на его вдовѣ.
А Баймаганъ ничего не хочетъ знать, что гопорять про него люди. Онъ
по цѣлымъ днямъ лежитъ на коврѣ вмѣстѣ съ Макенъ, а Гольдзейнъ прислуживаетъ имъ, старая, некрасивая Гольдзейнъ. Но Макенъ такая печальная.- ↑ Салма — лапша изъ конины, маханъ — жареное изъ жеребенка.
