военнымъ домомъ, „maison militaire“, я увѣренъ, что флигель-адъютанты 1871-го года объ этихъ отношеніяхъ не имѣютъ никакого понятія—и, чего добраго, разсказы о нихъ могутъ принять за лживое хвастовство!
На другой день я откланивался государю, который видимо былъ доволенъ, что я обмундированъ по новой формѣ, и императрицѣ Маріи Александровнѣ, которая меня благодарила за то, что я наканунѣ заставилъ смѣяться государыню Александру Ѳеодоровну.
Не помню, котораго числа я оставилъ С.-Петербургъ, но хорошо помню, что я пріѣхалъ совсѣмъ больной въ Москву, гдѣ долженъ былъ пробыть нѣсколько сутокъ,—и что я не могъ отправиться въ дальнѣйшій путь ранее 25 декабря и выѣхалъ изъ Москвы подъ звонъ сорока сороковъ въ то время, когда вся Москва стекалась въ церкви для молитвы по случаю Рождества Христова и для того, чтобы благодарить за спасеніе Россіи въ 1812 году и молить Бога, да благословитъ наше оружіе въ Крыму, да сохранитъ русскую армію, уже многими тяжкими жертвами запечатлѣвшую свою преданность отечеству и государю.
Путешествіе мое совершалось медленно, во-первыхъ, потому что безчисленные и огромные ухабы дѣлали скорую ѣзду невозможною, а во-вторыхъ, потому что вслѣдъ за моею коляскою, поставленною на полозья, ѣхала еще большая кибитка подъ надзоромъ моего рейткнехта, отставнаго младшаго вахтмейстера л. гв. коннаго полка, рекомендованнаго мнѣ гр. Григорьемъ Александровичемъ Строгановымъ, Михаленко. Теперь, т. е. въ 1871 году, невольно изумляешься, вспоминая тѣ удобства, которыми пользовалась въ Россіи путешествующая публика въ 1855 году.
