село, въ которомъ было волостное правленiе, церковь, лавки и кабакъ. Мужики возили туда отпѣвать умершихъ, гоняли скотину, продавали свои имѣвшiя какую-нибудь цѣну вощи. Оттуда привозили домой муку.
Разъ въ воскресенье прѣвхали въ деревню вотяки на трехъ саняхъ, запряженныхъ парами лошадокъ съ бубенчиками. Они были въ мохнатыхъ мѣховыхъ шапкахъ, съ слезливыми маленькими глазами; на тулупахъ были цвѣтныя нашивки, лапти переплетены красными и зелеными тесемками. Они прiѣхали, чтобы взять къ себѣ на усыновленiе нѣсколькихъ дѣтей. Мужики знали, что хотя вотяки живутъ бѣдно и грязно, но это отъ скупости, что они народъ богатый, у нихъ и деньги имѣются и большiе запасы хлѣба. Если имъ дать дѣтей, тѣ, по крайней мѣрѣ, не распухнутъ и не подохнуть съ голода. Втайнѣ мужики надѣялись въ будущемъ дьтей отнять обратно.
— Мой ребятки не имѣлъ, Божинька не давалъ. Продавай робятки, мой деньга давалъ, кормилъ, сынъ сдѣлалъ, когда мой помиралъ, —хозяинъ сдѣлалъ!
Вотяки взяли нѣсколькихъ „красненькихъ“, т. е. рыжихъ мальчиковъ и бѣлокурыхъ дѣвочекъ и оставили по полтиннику и по цѣлковому за каждаго. Бабы ревѣли, бѣжали за санями, мужики смотрѣли въ стороны, не рѣшаясь взглянуть другъ другу въ глаза, плевались и повторяли:
— Божья воля, шутъ ихъ дери!
Вечеромъ достали Богъ вѣсть откуда водки, всѣ перепились, стыдили другь друга "каинами“, и была драка великая.
Въ февралѣ бабка распухла, постонала недѣли двѣ и померла. Настя сама ее обмыла и одѣла. Пришелъ мало знакомый паренекь и сказалъ, что онъ сколотить гробъ и свезетъ бабку въ церковь. Онъ былъ невысовiй, съ жесткими щетинистыми волосами, такими свѣтлыми, что они были свѣтлѣе его лица. У него были добрые голубые глаза, и онъ постоянно краснѣлъ такъ, что лицо покрывалось багровыми пятнами. Настя не ожидала именно отъ него услуги, такъ какъ съ нимъ до сихъ поръ она двухъ словъ не сказала. Гробъ быль имъ сколоченъ къ вечеру; паренекь съ Настей сложили въ него
