окоченѣвшую бабку и поставили на столъ посреди избы. Въ головахь прилѣпили восковую свѣчку. Въ избѣ было темно. Настя, сидя возлѣ гроба, на лавочкѣ, медленно и старательно читала псалтырь. Слабый мерцающiй огонекъ свѣчи бросалъ косые лучи на загорѣлый морщинистый лобъ бабки съ сдвинутыми бровями. Поскрипывалъ сверчокъ за печкой. Паренекъ приходилъ още раза два, садился на лавку возлѣ дверей, мялъ шапку въ рукахъ слушалъ святыя непонятныя слова, которыя читала Настя; или вставалъ, подходилъ къ гробу и, краснѣя багровыми пятнами, любовно гладилъ загрубѣлой рукой по свѣже отструганнымъ сосновымъ доскамъ, стараясь сохранить серьезный и дѣловой видъ. Настя сидѣла ночью возлѣ гроба, то читала псалтырь, то сидя начинала дремать, глаза сами слипались, какъ она ни старалась сохранить бодрость. Утромь она одѣла полушубокъ и валенки и туго перепоясалась кушакомъ. Въ избу собралось нѣоколько женщинъ и дѣтей и сосѣднихъ мужиковъ. (Они помогли вынести гробу и поставить его на дровни. Исхудалая и взъерошенная Буланка возовымъ размѣреннымъ шагом потащила дровни на село. Настя съ кнутомъ пошла рядомъ.
Мужики не разъ спрашивали старосту, не собрать-ли сходъ и просить земскаго начальника о пайкахъ. Они слышали, что во многихъ мѣстахъ выдавались ссуды хльбомъ. Староста, неизмѣнно отвѣчалъ:
— Нельзя, ребятки. Волостной сказывалъ. что земскiй заругаетъ; не повволяетъ, говоритъ, просить о пайкахъ. А гдѣ собирали, тамъ сейчасъ въ холодную старость посадилъ. Большая мнѣ охота изъ-за васъ сидѣть!
Мужики почесывали затылки и говорили:
— Оно дѣвствительно!
Въ март неожиданно привезли земскiй хлѣбъ, присланный управою. Сароста потиралъ руки и говорилъ: — Видите, ребятки, и прислали намъ хлѣбца, а намозолили бы земскому, онъ бы осерчалъ и ничего бы мы не получили. Въ Котловкѣ и Молынгуртѣ жаловались въ управу, ничего им и не выдали.
Мужики опять повторяли:
