И неровно, нетерпѣливо, страстно вздрагивая, какъ моя страстная, нетерпѣливая, своевольная воля, лодка подлетаетъ къ берегу.
Уже носомъ почти клюнула. Уже братъ скрипитъ:
— Куда правишь? Куда? Еще позволили одной!
— У тебя собаки!
Два гладкихъ сетера, Пиронъ и Бояръ, и длинношерстый, волнорунный гордонъ, Берта, повизгиваютъ въ волненіи и нервахъ у воды.
— А ты только теперь разглядѣла?
— Ты купать ихъ будешь?
— Да.
— Можно?
Гляжу умолительно въ лодку, потому что сама уже давно вынеслась на доски пристаньки, а братъ тамъ, въ лодкѣ, на моемъ мѣстѣ.
— Нельзя, тебя тамъ кто-то искалъ. Какія-то гаммы ты опять не разучила.
— Васенька, Васенька, пусти!
— Говорю, нельзя. Вспомнилъ: это Эмилія Львовна искала. Она въ залѣ ужасно сердится. Я-бы охотно.
И вдругъ какъ-то совсѣмъ мягко, необычно братъ прибавляетъ:
И неровно, нетерпеливо, страстно вздрагивая, как моя страстная, нетерпеливая, своевольная воля, лодка подлетает к берегу.
Уже носом почти клюнула. Уже брат скрипит:
— Куда правишь? Куда? Еще позволили одной!
— У тебя собаки!
Два гладких сетера, Пирон и Бояр, и длинношерстый, волнорунный гордон, Берта, повизгивают в волнении и нервах у воды.
— А ты только теперь разглядела?
— Ты купать их будешь?
— Да.
— Можно?
Гляжу умолительно в лодку, потому что сама уже давно вынеслась на доски пристаньки, а брат там, в лодке, на моем месте.
— Нельзя, тебя там кто-то искал. Какие-то гаммы ты опять не разучила.
— Васенька, Васенька, пусти!
— Говорю, нельзя. Вспомнил: это Эмилия Львовна искала. Она в зале ужасно сердится. Я бы охотно.
И вдруг как-то совсем мягко, необычно брат прибавляет:
