И каждый, который народится и котораго увижу, — того и полюблю. Я всегда старалась глазки у него найти и почти всякаго могу поцѣловать.
И вотъ стала я подъ подушкой вспоминать.
Вспомнила черепашекъ. Двѣ были, Титти и Тотти. Назывались по-англійски, потому что тогда еще жила у насъ англичанка. У нихъ было всегда удивительно то, что они каменныя и вдругъ изъ камня головка такая плоская, какъ у змѣи, вертится, кверху выгибается, и короткая шейка вся въ кожистыхъ сборкахъ. И лапки тоже. А у головки глаза со взглядомъ такимъ вдумчивымъ, медлительнымъ. Въ комнату если принести, обѣ пищать примутся, голосомъ, какъ цыплята.
За каменную спинку ихъ хвачу и цѣлую холодныя мордочки прямо въ ротики, узкой дугой вытянутые впередъ, а англичанка брезгливо отворачивается.
— Dirty beasts!
Грязными звѣрями ругаетъ чистенькихъ черепахъ.
Сама ты грязная, хоть и трешься вся холодной водой зиму и лѣто!
Когда они подрылись подъ доски, выползли изъ своей ограды и пропали въ рощѣ, гдѣ враги и осенью холодно, — я много плакала и поставила на
И каждый, который народится и которого увижу, — того и полюблю. Я всегда старалась глазки у него найти и почти всякого могу поцеловать.
И вот стала я под подушкой вспоминать.
Вспомнила черепашек. Две были, Титти и Тотти. Назывались по-английски, потому что тогда еще жила у нас англичанка. У них было всегда удивительно то, что они каменные и вдруг из камня головка такая плоская, как у змеи, вертится, кверху выгибается, и короткая шейка вся в кожистых сборках. И лапки тоже. А у головки глаза со взглядом таким вдумчивым, медлительным. В комнату если принести, обе пищать примутся, голосом, как цыплята.
За каменную спинку их хвачу и целую холодные мордочки прямо в ротики, узкой дугой вытянутые вперед, а англичанка брезгливо отворачивается.
— Dirty beasts!
Грязными зверями ругает чистеньких черепах.
Сама ты грязная, хоть и трешься вся холодной водой зиму и лето!
Когда они подрылись под доски, выползли из своей ограды и пропали в роще, где враги и осенью холодно, — я много плакала и поставила на
