Съ Новаго года я уже не ходила въ школу полупансіонеркой, а ходила приходящей. Дома-же появилась Александра Ивановна. Это была новая воспитательница. Она поселилась въ комнатѣ прилегающей къ учебной. Учебная, гдѣ отчаялись столько моихъ учительницъ, снова ожила. Въ ней я проводила дни по возвращеніи изъ школы и до часа сна, когда, умывшись за своей ширмочкой, гдѣ стоялъ мой умывальникъ, я бѣжала въ капо-тикѣ въ спальню сестры и ждала, на молитву маму. Все-таки въ школѣ дѣло не пошло. Я почуяла слишкомъ много свободы и злоупотребляла ею. Шалости въ классѣ выводили изъ себя классную даму и учителей. А къ веснѣ я совершила преступленіе и была выгнана: купила у Шульца булку и подарила ее одной изъ пансіонерокъ, всегда голодной маленькой Сонѣ Смирновой. Но булки были строго воспрещены пансіонеркамъ. Соня попалась и выдала меня. Мой поступокъ былъ принятъ за открытый бунтъ, и на урокѣ танцевъ, собиравшемъ всѣ классы въ болтомъ рекреаціонномъ залѣ, меня вызвала начальница и предо всей школой прочитала выговоръ. Домой послали записочку, въ которой было сказано, что я словесно покаюсь въ преступленіи. Но покаяться я не захотѣла и вмѣсто того нагрубила самой мамѣ.
Мама сѣкла меня розгой и плача приговаривала:
С Нового года я уже не ходила в школу полупансионеркой, а ходила приходящей. Дома же появилась Александра Ивановна. Это была новая воспитательница. Она поселилась в комнате, прилегающей к учебной. Учебная, где отчаялись столько моих учительниц, снова ожила. В ней я проводила дни по возвращении из школы и до часа сна, когда, умывшись за своей ширмочкой, где стоял мой умывальник, я бежала в капо-тике в спальню сестры и ждала, на молитву маму. Всё-таки в школе дело не пошло. Я почуяла слишком много свободы и злоупотребляла ею. Шалости в классе выводили из себя классную даму и учителей. А к весне я совершила преступление и была выгнана: купила у Шульца булку и подарила ее одной из пансионерок, всегда голодной маленькой Соне Смирновой. Но булки были строго воспрещены пансионеркам. Соня попалась и выдала меня. Мой поступок был принят за открытый бунт, и на уроке танцев, собиравшем все классы в болтом рекреационном зале, меня вызвала начальница и предо всей школой прочитала выговор. Домой послали записочку, в которой было сказано, что я словесно покаюсь в преступлении. Но покаяться я не захотела и вместо того нагрубила самой маме.
Мама секла меня розгой и плача приговаривала:
