Строили свой поѣздъ, запрягали лошадей. Смѣялись громко и ненужно, бранились не въ правду, и вдругъ смолкали, слушали пустоту, тишину, шорохъ стѣнъ и угловъ, біеніе сердца…
Бросили недопряженные стулья, махнули изъ комнаты въ корридоръ, съ раскрытыми глазами, съ раздутыми ноздрями впередъ мчались, тихо визжа во внезапномъ дикомъ, спертомъ страхѣ и черезъ переднюю на лѣстницу и по лѣстницѣ внизъ, все съ тѣмъ стонущимъ визгомъ: вѣдь стѣнка изъ передней стеклянная и видно имъ — все видно… Они насъ видятъ, только мы ихъ не видимъ…
У дѣдушки.
Въ проходной гостиной за трельяжемъ.
Здѣсь въ освѣщенной скукѣ между двумя залами, гдѣ тетушки, гдѣ дядюшки, гдѣ братцы и сестрицы, — лучше, гораздо лучше. И отдышавшись на диванчикѣ, затѣваемъ игру. Въ школу.
Уроки. Эндру, Люси, Чарли и всѣ учатся.
— Володя, ты видѣлъ на стеклѣ?
— Кого?
— Не знаю. Когда мы убѣгали.
— Что?
— Прижался…
— Глупости. Ты не знаешь, тысяча и тысяча сколько будетъ?
— Двѣ тысячи, мистеръ Чарли.
Строили свой поезд, запрягали лошадей. Смеялись громко и ненужно, бранились не вправду, и вдруг смолкали, слушали пустоту, тишину, шорох стен и углов, биение сердца…
Бросили недопряженные стулья, махнули из комнаты в коридор, с раскрытыми глазами, с раздутыми ноздрями вперед мчались, тихо визжа во внезапном диком, спертом страхе и через переднюю на лестницу и по лестнице вниз, всё с тем стонущим визгом: ведь стенка из передней стеклянная и видно им — всё видно… Они нас видят, только мы их не видим…
У дедушки.
В проходной гостиной за трельяжем.
Здесь в освещенной скуке между двумя залами, где тетушки, где дядюшки, где братцы и сестрицы, — лучше, гораздо лучше. И отдышавшись на диванчике, затеваем игру. В школу.
Уроки. Эндру, Люси, Чарли и все учатся.
— Володя, ты видел на стекле?
— Кого?
— Не знаю. Когда мы убегали.
— Что?
— Прижался…
— Глупости. Ты не знаешь, тысяча и тысяча сколько будет?
— Две тысячи, мистер Чарли.