За обѣдомъ спрошу средняго брата, моего милаго, веселаго, онъ все знаетъ и на аукціонѣ не былъ.
А вдругъ онъ уже теперь дома? Сбѣгаю въ его комнату.
Мчусь. Уже дорогой взывая:
— Коля! Коля-я-я! Коля-я-я!
Вламываюсь въ дверь.
Пусто.
Хочу прочь. Уже повернулась назадъ. Но что-то видѣли слишкомъ дальнозоркіе глаза. (Ихъ даже лѣчить собираются отъ этой болѣзненной дальнозоркости). А до души, значить, не дошло видѣнное, такъ въ однихъ глазахъ и осталось. Толкаетъ невѣдомо что и невѣдомо къ чему, глухо и сонно, впередъ къ окну, гдѣ большой письменный столъ. И будто даже удивляюсь, и сердце пятится назадъ.
Стою уже у стола. На синемъ сукнѣ разсыпана кучка серебра.
Это серебро Колино, моего веселаго, ласковаго.
Попрошу…
Рука протянулась…
И вдругъ острая, злая, но очень тихая и вѣрная радость наполнила грудь и голову. Даже прыгало, но потихоньку, чтобы себя не услышать,
За обедом спрошу среднего брата, моего милого, веселого, он всё знает и на аукционе не был.
А вдруг он уже теперь дома? Сбегаю в его комнату.
Мчусь. Уже дорогой взывая:
— Коля! Коля-я-я! Коля-я-я!
Вламываюсь в дверь.
Пусто.
Хочу прочь. Уже повернулась назад. Но что-то видели слишком дальнозоркие глаза. (Их даже лечить собираются от этой болезненной дальнозоркости). А до души, значить, не дошло виденное, так в одних глазах и осталось. Толкает неведомо что и неведомо к чему, глухо и сонно, вперед к окну, где большой письменный стол. И будто даже удивляюсь, и сердце пятится назад.
Стою уже у стола. На синем сукне рассыпана кучка серебра.
Это серебро Колино, моего веселого, ласкового.
Попрошу…
Рука протянулась…
И вдруг острая, злая, но очень тихая и верная радость наполнила грудь и голову. Даже прыгало, но потихоньку, чтобы себя не услышать,
