изъ своего кошелька синюю пятирублевую бумажку, точь въ точь какъ мою, и заплатилъ обѣ, а мнѣ отдалъ рубль мой и всю мелочь, и сказалъ:
— Купимъ его пополамъ. Половину плачу я.
Коля, Коля! Нѣтъ брата добрѣе! Хорошо, что онъ не былъ на томъ стыдномъ аукціонѣ.
— Десять рублей, — сообразила я.
Александра Ивановна выпрямилась въ креслѣ и ровная тусклость ея глазъ вдругъ засвѣтилась другимъ блескомъ, чѣмъ тотъ, который зажигала по ней брезгливая обида на мои обычныя грубости упрямства и «представленія»…
Еще недолго до ея словъ — она говорила не тотчасъ — по вспыхнувшему въ глазахъ блеску я сняла что это гнѣвъ, и что этотъ гнѣвъ — гнѣвъ праведный.
И взбунтовалась.
Потому и взбунтовалась, что впервые восприняла гнѣвъ, какъ гнѣвъ праведный. Противъ праведнаго взбунтовалась, потому что, когда Праведное вызываетъ, то есть два пути: путь покорности и осанны, или путь бунта и проклятія.
И странно мнѣ было, что праведное вдругъ оказалось въ ней, именно въ ней, которая всегда… которая всегда — ничего не понимала настояаго.
из своего кошелька синюю пятирублевую бумажку, точь в точь как мою, и заплатил обе, а мне отдал рубль мой и всю мелочь, и сказал:
— Купим его пополам. Половину плачу я.
Коля, Коля! Нет брата добрее! Хорошо, что он не был на том стыдном аукционе.
— Десять рублей, — сообразила я.
Александра Ивановна выпрямилась в кресле и ровная тусклость её глаз вдруг засветилась другим блеском, чем тот, который зажигала по ней брезгливая обида на мои обычные грубости упрямства и «представления»…
Еще недолго до её слов — она говорила не тотчас — по вспыхнувшему в глазах блеску я сняла что это гнев, и что этот гнев — гнев праведный.
И взбунтовалась.
Потому и взбунтовалась, что впервые восприняла гнев, как гнев праведный. Против праведного взбунтовалась, потому что, когда Праведное вызывает, то есть два пути: путь покорности и осанны, или путь бунта и проклятия.
И странно мне было, что праведное вдруг оказалось в ней, именно в ней, которая всегда… которая всегда — ничего не понимала настоящего.
